— На свою работу ты можешь хоть вообще не ходить! — закричала мамуля. — Лучше бы занялась собственной внешностью, тогда, глядишь, и работу бы нашла приличную!
На такой выпад я не посчитала нужным ответить, вырвала ручку двери у мамули из рук и закрылась в ванной на задвижку.
Стоя под душем, я подумала, что насчет работы мамуля, безусловно, права. Ей есть на что сетовать, потому что она-то как раз приложила в свое время все силы, чтобы устроить меня на приличную работу.
После окончания мной факультета журналистики, мамуля решила, что лучше всего будет устроить меня на телевидение. Там, дескать, все на виду и больше шансов, что меня заметят и продвинут. Она нажала на все пружины, вспомнила все связи, телефон чуть не расплавился от бесконечных разговоров. И однажды мамуля торжественно сообщила мне, что есть шанс получить работу на телеканале.
Меня приглашают на собеседование. Все, что могла, она для своей дочери сделала, и теперь результат зависит только от меня самой.
Еще мамуля протащила меня по магазинам и заставила купить брусничного цвета строгий костюм и очки в темной оправе — для солидности.
Утром в назначенный день, обрядив меня во все это, мамуля вытолкала меня из дому, пожелав, как водится, ни пуха ни пера. Не знаю, как бы обернулось дело, возможно, я и сумела бы произвести впечатление на будущего работодателя, но…
Человек я довольно здоровый, редко болею, но природа наградила меня жуткой аллергией на желтые цветы. То есть совершенно обыкновенное явление — аллергия на пыльцу желтых цветов, она описана в любом медицинском справочнике. Как только в радиусе десяти метров от меня появляется желтый цветок — одуванчик, первоцвет, желтая ромашка или огромный цветок тыквы, — я начинаю жутко чихать, нос закладывает намертво и из глаз текут реки слез. Спокойно существовать могу только осенью и зимой, разумеется, если не ходить в ботанический сад.
В тот раз было начало апреля, на улицах еще лежал снег, но у редактора в кабинете стоял огромный букет желтых нарциссов.
Я смогла ответить только на два его вопроса, а дальше расчихалась и сквозь слезы успела разглядеть только выражение брезгливого удивления на его лице.
Мамуля рвала и метала. Она никак не могла примириться со своим поражением.
Вообще я заметила, что сенная лихорадка ввиду своего проявления не считается у обычных людей за болезнь. Ну подумаешь, почихала немножко. Еще никто не умирал от чиха, говорят мне. Так-то оно так, но попробуйте вести переговоры о работе, когда в носу свербит и тушь предательски растекается от слез.
Надеяться, что работодатель сам страдает чем-то подобным и проникнется ко мне сочувствием, — значит, ждать от судьбы слишком многого. Если даже собственная мать заявила мне тогда в пылу ссоры, что я все сделала нарочно, то что уж говорить о посторонних…
Таким образом, с телевидением было покончено, и мамуля устроила меня в газету «Невский вестник». Меня взяли в отдел культуры, но назначили испытательный срок. Сначала все шло хорошо, я довольно быстро освоилась в газете, но когда испытательный срок подходил к концу, в нашем городе проездом оказался известный дирижер. То есть когда-то он жил в нашем городе, но после того, как получил всемирную известность, судьба забросила его не то в Париж, не то в Мадрид — словом, застать его в Питере считалось величайшей удачей, а взять интервью — недосягаемой мечтой каждого журналиста, работающего у нас в отделе культуры.
Он согласился выкроить несколько минут в своем расписании, и, можете себе представить, послали меня! Кто-то был в отпуске, кто-то — в командировке в Сочи, там проходил кинофестиваль, словом, все приличные люди куда-то испарились, и судьба дала мне шанс приобщиться к искусству в лице великого дирижера.
Надо сказать, она же, сволочь — судьба, я имею в виду, — этот шанс тотчас же и отняла.
В этот раз дело происходило в конце мая, когда в нашем городе буйно цветут желтая акация, барбарис и чубушник лемуана (это такой отвратительный кустик, усеянный достаточно крупными желтыми цветками).
Мы с дирижером условились встретиться в холле гостиницы, а перед гостиницей был скверик, где присутствовали все вышеупомянутые кусты.
В холл я вошла, заливаясь соплями и закрывая лицо платком, так что портье даже забеспокоился, не плохо ли мне. От чиха я ничего не могла произнести, и дирижер, который вышел в холл, не опоздав ни на минуту, очень встревожился, одолжил мне свой носовой платок, но потом поглядел на часы, извинился и сказал, что время мое вышло, а он сейчас должен спешить в аэропорт. Самолет, сами понимаете, ждать не будет.
Фотограф Витька Колобков успел только сделать несколько снимков, но без интервью они были не нужны. Витька жутко на меня разозлился и настучал начальнику отдела.
Как уж он там живописал мое поведение, не знаю, но из отдела культуры меня выперли с треском.
На память о несостоявшемся интервью у меня остался только носовой платок великого человека.
Вы, может быть, хотите спросить, отчего я не пользуюсь различными препаратами, которые так широко рекламируются? Человек глотает таблетку и тут же нюхает букетик цветов или прижимает к груди любимого котика.
Я вас умоляю, моя аллергия плевать хотела на все супрастины и кларитины! Чихать я все равно буду, только в сон клонит, и голова тяжелая, как чугунный шар, ни строчки не напишешь…
У мамули на все свое мнение, она утверждает, что у меня это нервное. Действительно, мне достаточно увидеть по телевизору букет чайных роз, как становится трудно дышать, а если хотите испортить мне настроение, пришлите по почте открытку с желтыми хризантемами.
Все эти безрадостные мысли текли в моей голове, пока теплые струи омывали тело.
— Александра! — Мамуля стучалась в дверь. — Вот теперь ты действительно опоздаешь!
На кухне был налит для меня кофе и лежал один сухой тост — мамуля знает, что ничего, кроме этого, я утром проглотить не могу. Она редко варит для меня кофе, так что я сразу же заподозрила, что ей от меня что-то нужно.
— Сашура! — просительно сказала мамуля. — Я сегодня никак не могу вернуться раньше семи, так что будь добра, посиди дома…