Но она не знала, потому сноровисто собрала на стол и позвала герра полковника завтракать. Шнайдер оделся, ополоснулся, причесался и явился на завтрак. Он был снова силен и свеж, полон энергии и того истинно арийского задора и огня, о котором так любил рассуждать Гитлер.
– Ну что, дорогуша, – сказал он, радостно садясь за стол, – как дела?
Фрау Бауэр только покосилась на него в ответ на такую фамильярность. Она сидела напротив него и молча пила чай. Шнайдер быстро нашел слова, соответствующие моменту.
– Вы знаете, – сказал он, – я хотел бы поблагодарить вас за все, что было между нами вчера. Вы – удивительная, вы – волшебная. Это было прекрасно, мне так хочется быть с вами всегда, дорогая. Можно я буду называть вас "дорогая"?
Фрау Бауэр молча кивнула. Кажется, она постепенно оттаивала под воздействием горячего чая и теплых слов.
– Ваша доброта, ваш ум, ваше очарование меня завораживают, всего, без остатка, делают вашим слугой, рабом, если хотите. Вы – чудесная, волшебная, изумительная и потрясающе красивая.
Фрау Бауэр, которую и по молодости никто не называл красивой, немного удивилась, но слова Шнайдера были так приятны, что она решилась поверить им.
– Вы сегодня много говорите, – заметила она, улыбаясь. – Иногда молчание – золото.
– Пожалуй, вы правы, – кивнул Шнайдер. – О самом главном все равно не скажешь словами. Оно понятно без всяких слов, разве нет?
– Вот именно, мой дорогой друг, – кивнула фрау Бауэр.
В молчании они ели бутерброды с маргарином и пили чай.
– Мне надо будет уехать ненадолго, – сказали Шнайдер.
– Это не опасно? – спросила с неожиданной тревогой фрау Бауэр.
Шнайдер вдруг почувствовал острый приступ нежности к ней, такой сильный, какого у него еще не было никогда. Вроде бы ничего такого особенного не было во фрау Бауэр: обычная бабища, которая знает все обо всем, почти никогда не сомневается и еще реже думает. Но что-то в ней иногда такое мелькало, какой-то слабый свет далекой, давно потухшей звезды, такой радужный и волшебный, что Шнайдер забывал сразу обо всем и любил ее, и надеялся, что с ней он станет счастливее.
«Она – неравнодушная, – подумал он, – она думает обо мне. Я ей нужен».
– Не опасно, – сказал он ласково, – я скоро буду. Может быть, дня через два, а может – через три. Только, пожалуйста, не спрашивайте, зачем я туда еду.
– Дорогой мой, я и сама понимаю, что у вас за работа, – сказал фрау Бауэр. – И даже то, что и у стен могут быть уши.
– Правильно, – кивнул Шнайдер. – Защищать Рейх от врагов – это нелегкая работа.
– Надеюсь, вы хорошо его защищаете?
– А вы сомневаетесь? – удивился Шнайдер.
– Мой друг, как можно в вас сомневаться? – сказала фрау Бауэр с легкой иронией. – Глядя на вас, сразу понятно, что судьба Германии в надежных руках.
– Спасибо за приятные слова, – Шнайдер встал, – и за прекрасное утро, но, как я уже сказал, мне пора.
Фрау Бауэр проводила его до прихожей, подождала, пока Шнайдер наденет сапоги и плащ, после чего открыла дверь, и подставила щеку для прощального поцелуя.
– Скажите мне, что вы меня любите, – попросил Шнайдер. – Мне будет легче возвращаться, если я буду знать, что вы меня ждете.
Фрау Бауэр кивнула и произнесла самые заветные слова, которые в последний раз она говорила лет двадцать назад. Они поцеловались на прощание, и воодушевленный Шнайдер покинул дом, чтобы отправиться в Швейцарию на встречу с советским агентом.
Сначала, конечно, надо было заехать на работу, оформить командировочное удостоверение. Но в этом плане все было достаточно просто. Бюрократы из отдела кадров, конечно, пытались подмять под себя оперативников, и регулярно Гиммлер давал распоряжения навести порядок в документах, что автоматически влекло за собой еще по одной лишней подписи на каждом документе, но все-таки пока контрразведку это касалось не слишком: для оформления командировки Шнайдеру нужна была только подпись шефа, с которым у Шнайдера были прекрасные отношения. Так что через час с новым командировочным листом и пачкой талонов на бензин Шнайдер покинул Берлин.
Его черный «Мерседес» глотал один за другим километры автобана, серое небо, беременное дождем, все висело над дорогой и не могло разродиться, черные поля сменялись чахлыми лесами, а те снова сменялись полями, из радио текла "Мерли Марлен", а в душе у Шнайдера играла флейта. Снова и снова повторял он про себя слова фрау Бауэр:
– Я вас люблю, мой сладкий, мой любимый Шнайдер, – услышал он и почувствовал во рту вкус карамели. – Я вас люблю.