– Что, просрали?! – орал Гитлер на генерал-фельдмаршала Клейста. – Вы, вы лично просрали, мой генерал! Чему вас только учили в академиях? Что, до сих пор все мечтаете пойти в штыковую атаку на русских? Оглянитесь, старая швабра, сейчас не девятнадцатый век! Засуньте в жопу свою кавалерию вместе со своими шашками, аксельбантами и прочей дребеденью. Сейчас все решает авиация, танки, бомбы, ракеты, пушки, подводные лодки, авианосцы, автоматы! Мотоциклы, наконец! А вы все мечтаете о тридцатилетней войне, а? Воевать тихо и размеренно, с перерывом на ужин и сон, в красном мундире и кивере – вы об этом мечтаете? А вот хрен вам, не будет вам ни сна, ни покрышки! Вы будете, как свинья, валяться в грязи и крови, а не то русский снайпер влепит вам пулю в лоб, тупица вы этакий!
– Я знаю о снайперах, – холодно ответил Клейст.
– Да что вы можете о них знать, идиот?! – заорал Гитлер. – Что может знать о них человек, которому не прострелили башку? А о пушках, которые накрывают залпом штабной дот за двадцать километров от линии фронта, вы тоже знаете? А о сорокатонных бомбах, которые разносят дом с первого до последнего этажа здесь, в Берлине, за тысячу километров от фронта, вы тоже знаете? А как задыхаются подводники без грамма кислорода, в темноте, когда стены сжимаются вокруг них и берут их стальными пальцами за горло – вы тоже знаете? А обгорелые руки и ноги вдоль воронок вы видели? Что вы вообще видели, и что вы знаете, безмозглый дуболом?
– Прошу прощения, мой фюрер…
– Просите его не у меня, а у тех, кого вы убили и оставили там, в Одессе, под ураганным огнем русских свиней! Тридцать тысяч солдат полегли! Наших, простых немецких парней! Тридцать тысяч! Почему, спрашивается? Потому что их начальник – недоучившийся дебил! Я приказывал – удержать город и беречь людей! А что в итоге? Вы дали этим мерзавцам зайти себе в тыл, дали себя окружить, а потом смотались на самолетике, бросив своих людей на произвол судьбы.
– Мой фюрер! – возмутился Клейст.
– Заткнитесь! Вы что думаете, вы явитесь сюда, весь в белом, и я вас за это награжу? За то, что вы сделали все в точности наоборот, как я сказал?! Да, вы так думаете? Я вас расстреляю! Я высеку вас на главной площади Берлина! Я вас четвертую! Гильотинирую! Остолоп! Осел! Вы – говно!
Гитлер задохнулся, рот его перекосился, и только глаза продолжали испепелять генерала.
– Убирайтесь! – крикнул фюрер. – Вон отсюда!
Клейст вышел, Гитлер остался наедине с Борманом и Зельцем. Фюрер сидел в кресле, устремив невидящий взгляд куда-то сквозь стену, перед ним навытяжку стояли Борман, ожидая дальнейших указаний. Зельц сидел за журнальным столиком в углу, готовый снова начать завписывать. В комнате повисло молчание.
Вдруг Зельц почувствовал легкое щекотание в носу, он откинул слегка голову и громко чихнул, еле успев прикрыть рот рукой. Гитлер подпрыгнул от испуга и гневно взглянул на Зельца.
– Кто это сделал!? – заорал он. – Ты!? – он вскочил с кресла и бросился к Зельцу, лицо его перекосилось от злобы, верхняя с губа приподнялась, как у крысы перед броском. – Вон отсюда!
Зельц, как побитая собака, вышел в коридор и закрыл за собой дверь. Охранники равнодушно взглянули на него, мол, не задерживайся. Зельц прошел до конца коридора и стал медленно спускаться по лестнице. Навстречу ему быстрым уверенным шагом поднимался довольный коллега Гольц, старательно не замечая Зельца. Лейтенат Зельц тоже отвернулся.
«К фюреру бежит, – тоскливо подумал он. – Старая крыса. Образования – шесть классов средней школы, а строит из себя профессора».
Он спустился на второй этаж и побрел в свой кабинет. В коридоре, как обычно, кипела жизнь: чиновники ходили из кабинета в кабинет, хлопали дверями, собирались тут и там мелкими кучками по два-три человека, курили, болтали, передавали друг другу документы, читали, что-то чиркали и передавали обратно. В кабинете у Зельца все коллеги, как обычно в это время, пили чай.
– Что, выгнали? – сказал радостно коллега Брюге. – Уже звонили сегодня, Гольца вызвали.
Зельц склонился над столом и сделал вид, что что-то ищет.
«Ненавижу, – подумал он, – ненавижу вас всех, и работу это идиотскую ненавижу. Завидуют, еще бы! Я же был у фюрера, а им дают записывать, в лучшем случае, только за Шелленбергом. Сколько в людях зависти – просто невероятно. Я вот им никогда не завидовал. Что им завидовать, они сдохнут скоро? Старые, больные, необразованные дураки».