Зельц опять промолчал.
– Я буду мороженое, – добавила Кэт. – С малиновым сиропом.
Зельц подозвал официантку и заказал мороженое для Кэт и вафли с сахарной пудрой для себя. Пока не принесли заказ, они молча смотрели на улицу: каждый сердился на другого и не знал, что делать дальше.
– Что новенького на работе? – спросил Зельц.
– Что может быть нового в трамваях? – пожала плечами Кэт. – Все то же! Билеты, пассажиры, остановки – что тут нового?
– Слушай, ты извини, что я так среагировал на тебя у канцелярии, – попросил Зельц. – Просто, сама ж понимаешь, это неожиданно.
– Да, понимаю, – вздохнула Кэт.
Принесли заказ, Кэт стала аккуратно, очень маленькими кусочками есть мороженое.
– Слушай, ну что ты хочешь, чтобы я сделал? – спросил Зельц.
– А ты как думаешь? – спросила Кэт. – Я бы могла тебе сказать, но тут столько народу.
– А я бы, наверное, не смог бы сказать, что бы я хотел, даже если бы здесь никого не было,– сказал Зельц.
– Опять что-то пошлое?
– Ну, не без того, – усмехнулся Зельц.
Кэт облизала ложку и больно стукнула ей Зельца по лбу. Дамы за соседним столиком захихикали.
– Что ты дерешься?!
– А ты зачем пошлишь?
– Я не сказал.
– Ага, ты только имел в виду.
Зельц вздохнул:
– Ладно, давай так: я сделаю то, что ты хочешь, а ты – то, что я хочу?
Кэт залепила ему пощечину, встала и вышла из кафе. Красный, как рак, Зельц остался за столиком один. В кафе все снова заговорили, но он чувствовал, что косятся на него. Он быстро расплатился по счету и пошел к выходу.
– Эй, парень, – окликнул его солдат. – Ты портфель забыл.
– Спасибо, – Зельц забрал портфель и пошел домой. Он был зол на себя, на Кэт и больше всего почему-то на Шнайдера.
Опять стояла противная погода, опять ветер выдувал душу, опять не было видно неба, и опять накрапывал дождик. В трамвае трясло, и лица у всех в пассажиров были, как покойников в морге.
Дома Зельц переоделся в домашний спортивный костюм, выпил горячего чая с бутербродами, прочитал еще пару страниц Эдгара По, развлекся, успокоился и только после этого открыл портфель. Там лежала бомба с подробной инструкцией по применению.
– Я так и думал, – сказал вслух Зельц. – Так и думал. Да, – он закрыл портфель и засунул его в шкаф с вещами. – Ничего другого я и не ожидал.
Он переоделся и вышел из дома. Ближайший таксофон был в булочной, Зельц набрал номер Кэт и сказал:
– Я сделаю все, что ты хочешь. Без всяких условий. Просто сделаю. Хорошо?
– Правда? – Кэт, кажется, удивилась.
– Полная правда. Я… – Зельц поискал, что бы еще сказать, и добавил: – Я люблю тебя.
Кэт промолчала.
– А ты? – спросил Зельц.
– Я не знаю, – ответила Кэт. – Не знаю.
Зельц почувствовал, как в скулы и справа и слева кто-то засунул по шурупу и стал их проворачивать. Он накрыл трубку ладонью и тихо застонал.
– Эй, все нормально? – обеспокоенно спросила Кэт.
Зельц ударил себя кулаком в челюсть, скулы немного отпустило.
– Вполне, – сказал он. – В общем, скажи Шнайдеру, что я согласен.
– Обязательно. Спасибо тебе, Кристоф, я не ожидала, – сказала тепло Кэт. – Ты действительно герой, настоящий, единственный, будь таким всегда, всегда!
– Пока.
Домой Зельц шел, уже не замечая ни ветра, ни дождя, ни туч. Для героев погода не важна, они делают свои подвиги при любой погоде.
Кэт, ты – мерзкая шлюха
– Как наш герой? – насмешливо спросил Шнайдер, когда Кэт повесила трубку. – Готов к подвигам?
– Кажется, – Кэт пожала плечами.
– Любовь творит с нами чудеса, – кивнул Шнайдер.
Он посмотрел внимательно на Кэт. Кажется, чем-то она была недовольна: то ли его поведением, то ли собой, то ли Зельцем. Шнайдер уже два часа сидел у Кэт в ожидании звонка от Зельца и о чем только они не говорили за это время: и о Родине, и о Сталине, и о партизанах, и о газетах, и о кино. Шнайдер уже много лет жил заграницей, и почти ничего не знал о советском искусстве. Кэт пересказала ему в красках «Свинарку и пастуха», «Чапаева» и «Александра Невского, Шнайдер восхищался и говорил, что сразу же после войны обязательно возьмет отпуск и обязательно посмотрит все фильмы. Потом перешли на музыку: Кэт тихо спела «Марш Буденного», особенно Шнайдеру запомнились строчки:
Ведь с нами Ворошилов,
Первый красный офицер,
Сумеем кровь пролить за эсэсэр!
А уж когда в конце прозвучало «Даёшь Варшаву, дай Берлин – и врезались мы в Крым!» – Шнайдер почувствовал, что просто пьянеет от восторга. Он допивал третью кружку кофе с сахаром (когда он вручал Кэт сахар и кофе, она сделала милый короткий книксен, как хорошенькая служаночка, принимающая от хозяина дома ценные продукты для хранения в буфете) и уже подумывал, что он будет делать, если Зельц все-таки не объявится, но в этот момент, наконец, телефон вдруг зазвонил.