Остап ушел. Вернулся через несколько часов. Молча отдал Марии автомат Скибы. Глухо сказал:
— Я его закопал. Все-таки человек…
— Не человек, — возразила Мария. — Поднявший руку на счастье детей перестает быть человеком.
КУРЬЕРЫ СТАСЯ
— Стась что-то затевает, — предупредил Марию Остап. — Нюхом чую — дело нечистое.
— А точнее?
— Притих сильно — не в его характере. Курьеров своих посылает к проводникам. Твои идут и его. С чем, никто не знает. И заметь — все больше Василь ходит, Микыта, Юрась, а они со Стасем еще при немцах гуляли по лесам. Неспроста все это…
Симптомы какой-то внутренней, незаметной другим деятельности в банде Мария тоже заметила. Вспомнила она и Юрася — высоченный «боевик», синеглазый, стройный хлопец. И что курьеры Стася куда-то уходят, тоже видела. Вот только внимание на это раньше не обратила — жаль! Пожалуй, правильно Остап волнуется. От Стася всего можно ожидать. Трудно надеяться, что он доверяет ей до конца. Слишком уж необычными были обстоятельства, при которых они познакомились и «подружились». Возможно, Стась по своим каналам наводит о ней справки. Зачем это ему? Не доверяет — звериные инстинкты для таких, как он, проживших не один год в лесу, часто значат больше, нежели все другие аргументы. Почему волк иногда минует западню? Шел прямо в нее, а за десяток шагов свернул…
— Ты можешь узнать, что передают курьеры Стася проводникам? — спросила Горлинка Остапа.
— Вряд ли, — засомневался хлопец. — Ты же знаешь наши порядки: что известно одному — до того другому дела нет.
— Надо, Остап. Я могу, конечно, призвать сюда и Стася и его курьеров, потребовать, чтобы сами сказали. Только думаю, на такой случай у Стафийчука разработана запасная версия — отбрешется…
— Даже если и узнаем, помешать не сможем. У них — сила.
— Ничего, Остапе, бывали и похуже ситуации.
Остап ерошил густые волосы — верный признак размышлений. Спросил Марию:
— У тебя самогон есть?
— Стоит целая сулея под нарами. От Стася наследство.
— Ну, тогда попробуем…
Он отыскал в одном из бункеров Василя. Тот спал, по давней арестантской привычке закутав голову ватником: пусть галдят и орут вокруг — не помешают. Остап легонько тряхнул Василя, за плечо. Василь матюгнулся, поплотнее надвинул ватник.
— Да проснись ты, холера…
Бандит сел, аппетитно зевнул, опять ругнулся.
— Чего тебе? Сон видел, будто сижу за столом в собственной хате, а на столе сало, колбасы шкварчат, пляшка казенки. Только я стакан налил, ко рту потащил, а тут ты…
Остап пошептал ему что-то на ухо.
— Вот это дело! — оживился Василь. — Где добыл?
Остап опять пошептал. В бункере были еще националисты — кто клал латку на штаны, кто спал, а кто и просто лежал, бездумно уставившись в потолок. Бункер этот был далеко не таким комфортабельным, как у Стася. Обшивка на стенах местами полопалась, из-за нее сыпалась сырая комковатая земля, низкий потолок укрылся плесенью. Везде — изжеванные окурки, остатки еды, нагар от свечи и коптилок. Одно оружие в идеальном порядке, у каждого под рукой на случай внезапной тревоги.
— Куда собрались? — лениво спросил кто-то.
— На кудыкину гору…
Через узкий люк Василь и Остап выбрались из бункера. Крышкой люка служил большой куст на пазах, отодвинутый сейчас в сторону. Пола пиджака у Остапа недвусмысленно оттопыривалась. Забрались в заросли черемушника, Остап достал сулею самогонки, несколько луковиц.
— Ну, будьмо…
— Будьмо…
Выпили.
— Ворогам на погибель, нам на здоровье…
— Будьмо…
Опять выпили.
— Щоб дома не журылысь…
— Будьмо…
Еще выпили.
Хотя Остап и произносил тост за тостом, пили степенно, со знанием дела, неторопливо наливаясь хмельной истомой. Звенели алюминиевые кружки. Закусывали луковыми дольками.
— А ты хлопец непоганый, — прочувственно сказал Василь. — Смурный только, и нет в тебе той отчаянности, что у настоящих «боевиков». А так ничего. Я на тебя косо поглядывал еще с того случая, как комсомолку-библиотекарку прихватили. Хлопцы добре с нею побывалысь, ты же побледнел и ушел. Давай выпьем!
Василь подставил кружку. Пьянел он быстро. После мрачного подземелья с затхлым, вонючим духом лесной воздух рвал легкие, дурманил голову. А тут еще самогонка. Крепкая. Баба Кылына, видно, сыпала в свое зелье известь — хлебнешь, глотку жжет.
Василь жаловался на тяжелую жизнь, поминутно кивая в сторону бункера.
— Совсем бешеным стал Ярмаш. Сколько знаю его, таким сроду не был. Ни себя, ни других не жалеет. Я за эти дни столько километров натопал! Ну, скоро все кончится…