— Процветаю? Ты, Ди Ди, как обычно любишь преуменьшать, — в глазах Дэвида мелькнул огонек. — Я просто гений по части выигрывать большие гранты.
— Мне казалось, во время этого жуткого кризиса деньги достаются очень нелегко.
— Верно, просто я знаю, где нажать, в этом весь фокус.
Скорее, на кого нажать, подумала я, припомнив, как мастерски манипулировал Барнс нашими университетскими профессорами.
— Хочу дать тебе попробовать нечто особенное. Это австралийское вино, — он снова вышел, но продолжал говорить. — Китайцы до сих пор не научились делать хорошее красное, ха!
Дэвид вернулся с двумя бокалами бордового вина.
— Шираз, — объявил он, протягивая мне один. — Тебе понравится. Оно полнокровное, как сами осси. [3]
— За старые времена, — провозгласил Дэвид, когда мы чокнулись.
Вино оказалось насыщенным и приятным.
— М-м-м, — одобрительно протянула я. — Кто бы мог ожидать от такой глухомани?
— Не сомневался, что тебе понравится. — Дэвид отпил еще глоток. — Я слышал про Фрэнка, Ди Ди. Мне жаль.
Мне стало интересно, сколько еще раз предстоит ему высказывать свое сожаление.
— Говорили, что вы собирались пожениться. Фрэнк был хорошим человеком. Но почему никто в университете не знает, где тебя искать?
— Давняя история. Я больше не участвую в академических крысиных бегах, и занимаюсь чем-то вроде расследований для страховых компаний.
— Страхование? Как-то плохо вяжется с тобой. А что случилось с твоим фундаментальным трудом по литературе семнадцатого века?
— С ним все кончено, и точка.
Мне совсем не хотелось распространяться про неприятную историю с Фрэнком, его смерть и последующие события. Мы собирались пожениться и жить долго и счастливо. Но после его трагической гибели коллегам из университета потребовался козел отпущения, и таковым выбрали Ди Ди Макгил. Меня не только обвинили в смерти Фрэнка, но и отказались публиковать мою книгу, «Скандалы эпохи Реставрации». Ее заклеймили как легковесную и завернули из «Юниверсити-Пресс». Сделанные мною выкладки ученые мужи сочли, правда, безошибочными, но, по их мнению, они представляли больше интереса для простого читателя, чем для избранных знатоков. Нет смысла говорить, что именно к этому я и стремилась, хотя вполне отдавала отчет, почему коллеги против меня. Впрочем, после смерти Фрэнка мне стало все равно, и я ушла. За какие-нибудь несколько недель я лишилась не только жениха, но и карьеры. Вот так я стала страховым следователем, и вот почему встретила Скотти Стюарта. Но обсуждать все это с Дэвидом Барнсом не хотелось, поэтому я промолчала, надеясь, что он сменит тему. Намек дошел до него.
— Ну ладно, Ди Ди. Признайся, ты всегда не слишком вписывалась в академический образ, и тем самым очень раздражала определенных лиц.
— Например, доктора Бейли, помнишь?
— Твои генеалогические исследования слова «муха» ее просто бесили.
— Ага. Отличное слово, как и насекомое. А словосочетание «джентльменский убор» ее и вовсе скосило.
— Проклятье, ты прекрасно знаешь, что для обозначения определенного элемента мужской одежды ты использовала совсем другой термин, Ди Ди.
Мы оба рассмеялись. Общие воспоминания оживили прежнюю дружбу.
Решая про себя, стоит ли уйти или остаться, я еще раз пригубила бокал и спросила:
— Так какая помощь тебе от меня понадобилась?
Взгляд Дэвида стал серьезным.
— Помнишь, как я всегда мечтал найти те потерянные рукописи Хемингуэя? — сказал он после затянувшейся паузы.
— Те, которые были украдены у его первой жены, Хедли, на железнодорожном вокзале в Париже?
— Все помнишь, молодчина.
— По твоим словам, те рукописи могли бы послужить ключом к личности Хемингуэя и его творчеству.
— Готова к сюрпризу? Я нашел их.
3
«Корона № 3» — единственный психиатр, которому я склонен исповедоваться.
Я уставилась на Дэвида. Вот мы сидим и угощаемся китайской едой, обсуждая событие, которое, если рассмотреть всерьез, способно стать крупнейшей литературной находкой двадцать первого века. Инцидент на вокзале в Париже в декабре 1922 года, когда первая жена Хемингуэя, Хедли Ричардсон, потеряла саквояж со всеми литературными опытами Эрнеста, был хорошо известен. Поколение за поколением ученые и фанаты Хемингуэя рассуждали на тему, сохранились ли украденные рукописи, и если да, то какова их судьба. Но до сих пор не существовало ни малейшей зацепки. Мне подумалось, не уловка ли это — способ привлечь мое внимание после стольких лет разлуки. Но какой смысл?