— Ну и дурак, раз на «жигулях», — взорвался Сляб. — Если директор ездит на «жигулях» — это не говорит хорошо о директоре! Вот если рабочие ездят на джипах — тогда это хорошо говорит о директоре!
Извольский повернулся.
— Ты хоть представляешь, что там надо делать? — спросил он. — Половину рабочих уволить — раз! Все их чертовые детские сады на баланс городу передать — два! Пробить в Москве разрешение на экспорт вертушек — три! Да это же бочка бездонная, а не завод! Легче взорвать и новый построить!
— Но ведь генералы-то, — возразил Черяга, — видели в заводе прибыль…
— Воровство они видели, а не прибыль! — заорал Сляб, — вертушка пятнадцать лимонов стоит, а они ее чеченцам за три толкнут! Зато все три положат себе в карман! А мне такой бизнес на х… не нужен! А потом — на какой… мне ссориться с генералами? Очень мне нужно, если из-за этого паршивого ракетного цеха мне сюда ФСБ приедет и станет меня проверять!
Черяга опустил голову. Это было правда. Обанкротить КВЗ было проще простого. Но лучше, чем кто-либо, Черяга знал, что такие конфликты решаются не в суде. И даже не на стрелках. И ввязываться с силовыми структурами в войну из-за девяти гектаров металлолома…
— А ты представляешь, какой это авторитет? — спросил Черяга. — К тебе человек добровольно приполз. И кто — Сенчяков! Коммунист пробитый! Ты его защитишь — к тебе еще двадцать директоров приползет!
— А если сюда ФСБ придет? — повторил Извольский.
— Я — за то, чтобы помочь вертолетчикам, — сказал Черяга.
Извольский помолчал.
— А если под твою ответственность? — спросил он своего зама.
— В каком смысле?
— В таком. Ты — ходишь в суд. Ты разговариваешь с судьями. К вертолетчикам тоже ездишь ты. Все пройдет спокойно — отлично. Можешь давать интервью, как АМК спас завод. А наедут на комбинат — я тебя сдам. Извините, ребята, но это частная инициатива моего зама. Хотел на стороне капусты срубить.
Берите его и ешьте. С завода я тебе вышибу. Что с тобой генералы сделают, меня не касается — пусть хоть чеченам вместо вертушки продают. Мне свой завод, извини, дороже вертолетной помойки.
— Хорошо, — сказал Черяга.
Со времени этого разговора прошло два месяца.
Из них две недели ушли на переговоры с Сенчяковым. По видимости эти переговоры вел Черяга — на самом деле все до одного условия, выставленные им, принадлежали Извольскому. Условия были непростые — особенно для коммуниста. Со времен приватизации сокращений на заводе не было — Извольский потребовал уволить как минимум треть. Коммунист Сенчяков был горд, что сохранил на балансе завода всяческие детские садики, дома отдыха, подсобные хозяйства и прочие вещи, от которых происходит несварение баланса и превышение расходов над доходами, — Извольский требовал от всего этого отказаться.
Более того — ничтоже сумняшеся, Извольский хотел, чтобы все распоряжения о сокращениях вышли именно за подписью уважаемого народом Сенчякова. Чтобы рабочие не рассматривали происходящее в том смысле, что, мол, был на заводе директор-коммунист и катался народ при нем как сыр в масле, а потом пришел буржуй Извольский и всем показал кузькину мать.
Вертолетчиков обанкротили с молниеносной быстротой.
Черягу вызвали в Москву. В уютном ресторане, контролируемом Измайловской преступной группировкой, он встретился с тем самым известным лицом, которое являлось соучредителем ТОО «Сатурн». Известное лицо повторило Черяге предложение, сделанное его референтом Сенчякову.
— Это очень выгодный для завода контракт, — сказало известное лицо, — вы посмотрите, Сенчяков от него отказался, и что? Как просел завод…
Собеседник Черяги пожевал губами, задумался и добавил:
— Хотя, с другой стороны, как посмотреть… Вы ведь их отхватили за полтора миллиона зачетными… Бред какой-то, а? Крупнейший завод — за сорок тысяч долларов, хороший «мерс» столько не стоит, за сколько вы завод купили. Ведь это можно и в суде оспорить, как мошеннический сговор…
Черяга молча выслушал известное лицо, достал из дипломата прозрачную папочку с красной каймой и положил ее перед собеседником.
— Это что такое? — полюбопытствовал тот.
— Это документы, — объяснил Черяга, — о том, кто и как продал чеченцам вертушки. И платежки с оффшора в Швейцарию. Копии.
Генерал с изменившимися глазами листал папку. Черяга перегнулся через стол и схватил собеседника за галстук.
— Только попробуй чего-то оспорить в суде, — ласково сказал начальник службы безопасности Ахтарского меткомбината, — и эта папочка будет на первых страницах газет.
Известное лицо жевало воздух губами, как вытащенный из воды карп. Черяга забрал у генерала папку, сунул ее в дипломат и встал.
— За ужин заплатите сами, — на прощание бросил бывший следак, — денег от чеченов у вас достаточно.
Черяга рассчитал точно. Прошел уже месяц — но на AMК никто не наезжал. Генерал был слишком напуган документами. То есть, во всяком случае, так Черяге тогда казалось.
Было уже восемь часов вечера, когда Черяга с Брелером, радостно возбужденные, ввалились в особнячок на Наметкина. Ребятки, с которыми они приехали, тут же растеклись по этажам, рассказывая подробности только что завершившейся стрелки своим товарищам, просиживавшим штаны за охранной конторкой, а Черяга поднялся на второй этаж и прошел в кабинет Димы Неклясова.
Дима Неклясов, в ослепительной белой рубашке и американских подтяжках, украшенных знаками доллара, сидел за столом и о чем-то беседовал с сидевшим напротив человеком в толстом зеленом свитере.
На звук открываемой двери Дима стремительно обернулся. Лицо у него было растерянным и даже чуть побелевшим, как у мальчишки, застуканного за кражей яблок в колхозном саду. При виде Черяги оно внезапно вспыхнуло надеждой, и Черяга, внутренне холодея, понял: человек в зеленом свитере — это не бандит, не партнер и не старый знакомый. Это что-то очень плохое.
— Вот, Денис Федорович, спрашивают, моя ли это подпись, — лирическим тенором сказал Дима, и протянул Черяге ломкий чуть потрепанный лист.
И, обернувшись к зеленому свитеру:
— Денис Федорович у нас замдиректора.
— Михаил Опанасенко, старший уполномоченный отдела по борьбе с экономическими преступлениями, город Харькив, — представился тот. Теперь Черяга мог видеть, что свитер у него сбоку подраспустился и заляпан чем-то белым, а джинсы старые и не фирменные.
Черяга механически взял лист — это была официальная бумажка с вензелем «АМК-инвеста» и за подписью Димы Неклясова. Бумажка была направлена в МПС Украины и просила переадресовать 12 вагонов с холодным прокатом, отгруженных в адрес турецкой фирмы «МС-стил», — в город Харьков.
Черяга почувствовал какую-то неприятную дрожь в членах. Сердце упало, и в голове промелькнула одна мысль: «Допрыгались!»
Ибо бумажка, которую он держал в руках, на экономическом языке называлась «лжеэкспорт» и являлась уголовным преступлением.
Суть дела заключалась в том, что хотя комбинат продавал на Запад по документам более семидесяти процентов продукции, — не все эти семьдесят процентов шли на Запад. Некоторая часть оставалась на Украине и других странах СНГ. В процентном отношении часть эта была совершенно ничтожной, но когда у вас комбинат выпекает семнадцать тысяч тонн проката в день, то даже очень незначительный процент оказывается очень солидным количеством металла.
Проблема в том, что когда вы экспортируете металл на Запад, то государство возвращает вам двадцатипроцентный налог на добавленную стоимость. А когда вы экспортируете металл в страны СНГ, то вышеуказанные двадцать процентов остаются в кармане государства.
Поскольку лишние двадцать процентов всегда приятно получить назад, комбинат поступал таким образом: вагоны грузились сталью, закупленной «АМК-инвестом» или «Стилвейлом», двумя основными торговыми агентами комбината. В сопроводительных документах указывался пункт назначения: Венгрия или Румыния. Товар пересекал границу, таможня ставила отметку, отметка в документах ехала в налоговую инспекцию как основание для возврата НДС. Как только прокат попадал на Украину, на железнодорожной станции Конотоп происходила переадресовка груза. В адрес железной дороги приходило письмо из «АМК-инвеста» или «Стилвейл» с просьбой отправить вагоны в Донецк или Харьков.