— Что значит — плащ надел? — уточнил Черяга.
— Ну, он всегда без плаща ходит. На улице холод собачий, а он прыгает, словно летом, в одном пиджачке. Я ему каждый день говорю: «Надень плащ!» А он: «Я в машине, мне не холодно». Просто как дите малое, и никаких советов не слушает! Объясняешь ему, объясняешь…
— Значит, Николай никогда не носил плаща? — уточнил Черяга, — а во вторник одел?
— Ну да.
— Он часто не ночевал дома ночью?
— Часто, — сказала Эльвира. — Он с чего начал? Завел привычку приходить домой в одиннадцать. «Ты где, — спросишь, — был?» «На работе», — отвечает. Представляете? В двенадцатом часу он был на работе. Вот вы — во сколько с работы уходите?
— Когда как, — сказал Черяга, — когда в одиннадцать, когда в полвторого. Ночи.
Эльвира видимо смутилась, но тут же оправилась и сказала:
— Ну а он так был не на работе. Это я точно знаю. Придет, пахнет помадой. Потом — играть начал. Приезжает в третьем часу, пьяный, на машине от казино — знаете, они на бесплатных такси клиентов развозят, чтобы клиент не стеснялся до копейки проигрываться… А потом и вовсе перестал.
— Он много проигрывал?
— А бог его знает. Он мне, сколько зарабатывал, не говорил, и сколько проиграл, не говорил. Его спросишь: «Коля, ну сколько у тебя в месяц выходит?», а он пачку долларов вытащит: «На тебе на расходы. Довольно?» Только если человек каждый день в три часа ночи из казино приезжает, что-то я не думаю, что он там выигрывает. Это казино бы разорилось, если бы он выигрывал.
— Он в одно казино ездил или в разные?
— Не знаю. А машина когда приезжала, так у ней на гребешке было «Серенада» написано. Это когда он приезжал. А потом он эту себе завел… фифу…
— Кого?
— Откуда я знаю! — визгливо сказала Эльвира, — звонит по два раза в день, сначала Таей звали, а теперь Томой.
— Куда звонит, — уточнил Черяга, — домой?
— Она на мобильник звонит, — пояснила Эльвира, — а когда он переключен на домашний телефон, я беру трубку.
— А последние два дня Тома не звонила?
— Я же вам сказала, она только на мобильник звонит. А мобильник у него с собой.
— А где Тома живет?
— Понятия не имею! Блядь обыкновенная, он ее, по-моему, в казино снял.
— Скажите, Эльвира Степановна, а он в последние дни был такой же, как всегда? Или — встревоженный какой-нибудь?
— Как всегда. Слова не скажет. Утром встанет, небритый, на кухню придет: «Ты сварила кофе?» Что, сам не может сварить, да?
Эльвира задумалась, потом решительно прибавила:
— Он в это утро, когда ушел, себе яйца стал варить. Одно яйцо в воду положил, а другое на столе лежит. Я ему говорю: «Ты чего яйцо обратно в холодильник не убрал?» А он говорит…
И женщина принялась длинно и путано пересказывать ее с мужем диалог по поводу яйца.
Гордон, у подоконника, беззвучно хрюкнул.
— В общем, он, когда уходил, нормальный был?
— Он у меня всегда ненормальный! Яйцо в холодильник не может убрать!
— А к нему в последние два дня кто-нибудь заходил? Из знакомых?
— Вечером накануне один был. Шура, кажется…
— С работы?
Эльвира покачала головой:
— А я откуда знаю? Он сволочь, этот Шура.
— Почему сволочь?
— На него как-то собака Машкина бросилась. Овчарка молодая.
— И?
— А он взял ее и застрелил. Представляете? На глазах всего двора. А по виду такой смазливый мальчик, брючки, пиджак, машина «БМВ»…
Гордон, у окна, насторожил ушки.
— Брючки и пиджак, говорите? — уточнил Черяга. — А не костюм?
Эльвира задумалась. Видно было, что она мало что замечала в мире, кроме себя, и вспоминать о других людях было для нее непривычно и скучно.
— Нет, — сказала Эльвира, — брюки и пиджак.
— Свободные такие брюки?
Женщина кивнула.
— Стрижка короткая?
— Да.
— Цепуры золотой на шее не было?
— Нет, что вы!
Черяга нахмурился. С цепурой или без, а молодой человек с короткой стрижкой, который не задумываясь палит в собаку, — фигура достаточно характерная.
— А как этот Шура выглядел? В смысле, волосы какого цвета, толстый, тонкий?
Эльвира опять надолго задумалась.
— Да как… Ну, среднего роста. Лет за тридцать, вроде как вам. Лицо как у всех. Волосы вроде черные… или нет, такие темно-серые… Вот! Он чуть полноватый, самую малость…
И, вспомнив такую уникальную подробность, Эльвира замолчала.
— И долго Шура пробыл?
— Да нет, конверт какой-то передал и был таков.
— Что за конверт?
Но конверт, судя по всему, Николай забрал с собой. Черяга церемонно распрощался с Эльвирой, оставил ей свою карточку, накорябав сверху московский сотовый номер.
— Если Коля появится, пусть непременно позвонит мне, — прощаясь, попросил Черяга.
— А что, он натворил что? — удивленно подняла брови супруга.
— Ну, что скажешь? — осведомился Черяга, когда они спускались вместе по лестнице.
— Скажу, что наблюдается такая любопытная закономерность — если бизнесмен начинает общаться с молодыми людьми с короткой стрижкой и на «БМВ», то у него рано или поздно возникают неприятности. Причем возникают даже тогда, если наш бизнесмен со своими приятелями никаких дел не варит и проводит время исключительно за картишками или рыбалкой…
— Этот Шура по вашей картотеке случайно не проходит?
— Москва — это тебе не Ахтарск. Таких Шур в Москве десять тыщ с копейками.
— Посмотри по картотеке. Авось, убийство собаки раскроешь.
— Ну да. И посажу за него владельца «БМВ».
Черяга подвез опера обратно к отделению. Уже высаживаясь из машины, Гордон внезапно спросил:
— Слушай, а чего ты сам возишься с этим Заславским? У вас что, людей нет?
— Хозяин у нас такой, — усмехнулся Черяга. — Живем под девизом: посуду в ресторане должен мыть шеф-повар.
Спустя двадцать минут гладко выбритый и чисто одетый Черяга вошел в небольшой особнячок близ станции метро «Профсоюзная». У невнимательного посетителя, прошедшего через стеклянные двери с хмурыми охранниками, наверняка бы разбежались глаза от изобилия табличек с именами фирм, прикрученных на стену сразу за спиной охранника. Если судить по табличкам, в здании обитало не меньше двух десятков компаний и представительств. На самом деле здание состояло на балансе «АМК-инвеста», и все обитающие в нем фирмы были просто двойниками и тройниками Ахтарского металлургического комбината, страдавшего, как и все нормальные предприятия России, острым финансовым раздвоением, растроением и распятидесятирением личности.
В широком холле дежурили мальчики — очень ладные мальчики, в непременных белых рубашках и ладно скроенных пиджаках, с фирменной стрижкой цивильной охраны — чуть подлиннее, чем у бандитов и чуть покороче, чем у нормальных людей. Мальчиков этих Черяга отбирал собственноручно, и при виде Черяги они выпрямились в струнку и заулыбались, и тут же откуда-то выкатился шеф московского отделения — Юра Брелер, крепкий сорокалетний боровичок из бывших оперативников. На самом деле Юру Брелера звали не Юрой, а Иеремией, и национальность для работника правоохранительных органов у него была нестандартная — еврей.
Для русского еврея Юра был человек совсем не типичный: не интеллигент, не банкир и не эмигрант. Кумирами его были Багси Сигел и Моше Даян, до милиции он отработал два года в старателях и два — в буровиках-нефтяниках, и часто шутил, что он представитель самой малой северной народности — сибирский еврей. В органах, несмотря на природную сметку, он так карьеры и не сделал по причине скрытого (а то и не очень) ментовского антисемитизма, и в начале девяностых открыл в столице области городе Сунже маленькое агентство, торговавшее информацией. Агентство называлось «Юдифь» в честь, как авторитетно объяснял Юра Брелер, девушки-диверсанта, с блеском выполнившей в тылу врага первую засвидетельствованную историей ликвидационную акцию. Информацию агентство продавало всем желающим: хоть мэру, хоть бандитам, хоть губернатору.