— А разве он женат?
— Разумеется. И жена гораздо моложе его.
Старик, между тем, разговаривал с хозяином, беспрестанно смеясь и показывая нам места, где, лет десять назад, у него были зубы.
— Что говорит он? — спросил я.
— Он рассказывает, что жена его очень ревнива, и просит хозяина, чтоб он поволочился за нею, Обещая ему променяться женами, и требует жеребенка в придачу: хочет ехать в Персию и купить себе еще другую жену…
Между тем, ужин кончился, старик ушел, а мы разлеглись спать на мягких перинах, при свете камина, куда хозяин натаскал целый костер сухих дров. Мороз был сильный, и холод разбудил меня очень рано. Дрова в камине перегорели. Тлелось только несколько угольев. Хозяин раздул их, принес новых дров, — веселый огонек запылал снова, и мы опять уселись перед камином. Наши охотники уже собрались; но выезжать было еще рано: мы ждали, пока на дворе немного обогреется. Наконец, солнце поднялось довольно высоко и, часу в девятом, мы выехали. Гирей-хан еще не приехал; но он присоединился к нам за воротами. Это был старик лет пятидесяти, очень красивый. Он сидел на довольно плохенькой лошаденке, за которой бежали три дворняжки. В руках Гирей держал крымское ружье Я не мастер стрелять из ружья с лошади, а потому, в замен его, взял пару длинных пистолетов, заказанных мной нарочно для конной облавы. У Т. было двуствольное ружье, у князя — винтовка. Всего было нас двенадцать человек.
Верстах в пяти от деревни начинался камыш, в котором мы намеревались охотиться. Его желтые махалки расстилались перед нами, как золотое море; кое-где словно острова, торчало несколько деревьев. День был ясным, и горы резко обозначались на голубом небе. Мы разделились на две партии: князь, Т., три татарина и я остались на опушке; Гирей-хан с собаками и остальные охотники въехали в камыш. Не успели их черные папахи скрыться из глаз, как собаки подняли кабанов, раздались крики: «ги! ги! ма! ма! донгуз!»
Князь поскакал по направлению, откуда слышались крики; я — за ним. Камыш был так густ, что, я, с непривычки, с трудом поспевал за ним. Князь выстрелил, и я слышал, как зверь поворотил влево; но охотники, гнавшие кабана, перерезали ему дорогу. Через несколько минут раздались два выстрела, и, когда я подскакал, кабан лежал уже убитый. Собаки, при одобрительных криках охотников: «ма! ма!» с остервенением рвали щетину зверя.
— Кто убил? — спросил я.
Мне указали на Гирей-хана и на убитое животное: нуля попала ему между правым ухом и глазом.
— Его всегда так уруби. Другой место его не надо! — сказал мой вчерашний собеседник.
Я взглянул на Гирей-хана, прочищавшего свое ружье.
— Туда гайда: там донгуз есть, — сказал он мне, показывая рукой в ту сторону, где, на опушке, остался Т. с тремя охотниками.
Действительно, слышно было, как там гонят что-то, Я поскакал; вскоре за мной и Гирей-хан. Пока мы ехали камышом, он ровнялся со мной; но когда мы выбрались на опушку и я увидел четырех больших кабанов, которых, в чистом поле, гоняли охотники, я толкнул лошадь и далеко за собой оставил Гирей-хана на его кляче. Он, впрочем, лучше сделал, что отстал от меня: лишь только стал я присоединяться к охотникам, как кабаны, видя, что их догоняют, снова, повернули к камышу; но тут Гирей-хан пересек им дорогу, выстрелил, и один кабан покатился через голову, остальные бросились в камыш. Мы скакали их следом, — впереди Гирей-хан, за ним ровнялись я да Т., за нами остальные охотники. Кабаны, пробежав несколько времени, остановились. Гирей-хан, на скаку, уже успел зарядить ружье, выстрелил, и еще один кабан растянулся, раненный между глазом и ухом. Остальные, после выстрела, пошли шагом. Я догнал одного кабана и выстрелил ему в зад: зверь подкинул задом и пошел дальше. Поспешно вынул я другой пистолет; но один из охотников, очутившийся справа, предупредил меня: от его выстрела кабан упал, как мертвый, но очень скоро поднялся на ноги. Тут уже я выстрелил из пистолета: зверь сел на зад, но продолжал стоять на передних ногах. Товарищ мой, между тем, зарядил ружье и стал заезжать ему спереди… Вдруг кабан вскочил и бросился на охотника, так что он едва успел отворотить лошадь и выстрелил наудачу. Кабан опять пошел в ход, но наткнулся на Гирей-хана, который попал ему под переднюю лопатку; зверь был мертвый. Другой кабан, который пошел налево, был тоже застрелен.
Убитых зверей стащили на маленькую полянку. Первый кабан, убитый Гирей-ханом, и тот, по которому я стрелял, были старые секачи, остальные две — свиньи, и один двулетний подсвинок. Мы с Т. смеялись, смотря, как хлопотали татары, чтобы прорезать кабану хрюк и продеть ремень, не касаясь нечистого животного руками. Наконец мы сами взялись помогать им, и дело пошло скорее. Мы предлагали и князю принять в нем участие, но он не согласился, даже не хотел дать своего кинжала, боясь прослыть гяуром между своими единоверцами. Впрочем, он объявил, что, если ему удастся самому, без посторонней помощи, убить зверя, он не только сам перережет ему хрюк и проденет ремень, но даже вытащит кабана на своей лошади. Гирей-хан, немного понимавший по-русски, отвечал ему что-то по-кумыцки. Князь засмеялся и перевел нам его выражение: