— Спрашивай, милая, — грустно улыбнулась мне Инесса Ивановна. — Все, о чем знаю, расскажу.
А вот теперь самое сложное — как все правильно сформулировать? С чего начать?
— Какое сегодня число? В каком городе мы живем? У меня есть родители? Кто я такая? Кто вы все такие? Кто платит за аренду этих хором? Если я, то откуда беру деньги? Кем работаю? Этот… жених, кто он такой? Как мы познакомились? А остальные… я их знаю? Что я делала сегодня утром? Какие у меня планы на ближайшее время? Знаете ли вы человека по имени Прохор Васильевич Леденцов? — у меня в запасе имелось еще пару десятков вопросов, но нужно было перевести дыхание. А когда перевела, заметила вытянувшееся лицо «тетушки» и решила пока сильно не нагнетать. — Извините. Просто столько всего в голове…
— Не стоит просить прощения, милая, я все понимаю и постараюсь ответить. Только вот… кто будет твой Прохор Васильевич? Среди Лешенькиной родни не припомню таких…
— Да, так, — тяжело вздохнула я. — Забудьте.
Поднявшись, Инесса Ивановна подошла к столу и взяла в руки лежащую на нем газету. Пробежалась по ней глазами. Затем вернулась к кушетке и передала ее мне.
Статья о дамских нарядах на передовице. Под ней заметка о том, что некий князь Орлов попросил руки и сердца дочери некого барона фон Манфа…
Мой взгляд пополз выше и зацепился за говорящее название — «Сплетникъ». Под ним значилась дата — «№ 128, четвергъ, 18 декабря, 1890 г.».
Я задержала дыхание. Зажмурилась. Снова открыла глаза. Перечитала. Выдохнула.
Это не просто другая реальность. Это еще и другое время. А мир?
— Ч-что за город? Где мы живем? — выдавила я из себя и подняла голову.
— Китеж, милая, — от Инессы Ивановны не ускользнул мой потерянный взгляд. Она снова села рядом и принялась гладить меня по волосам. — Ты здесь родилась. Выросла. Ходила в гимназию. Как Модест Давидыч даст позволения, попрошу Тишку подогнать пролетку, и прокатимся по окрестностям. Ты тотчас все вспомнишь.
— Китеж? — нахмурившись переспросила я. — Это который… утонул?
— Утонул? — захлопала глазами удивленная старушка. — Ты что-то путаешь. В нашей Любле разве утонешь? Речушка-соплюшка, воды по колено. А тут целый город в столичной губернии. Небольшой, но дюже славный. Сама убедишься.
— А мои родители, они живы? — может хотя бы здесь…
Инесса Ивановна тяжело сглотнула и опустила голову.
— Сестрица моя, Сашенька, маменька твоя, вместе с отцом Алексеем Макарычем уже, почитай, пять лет не с нами. Как сейчас помню. Перед масленицей в столицу собрались. Туда и обратно. Старый знакомец батеньки твоего свадьбу играл. Тебя со мной оставили. А когда возвращались, наткнулись в лесу на душегубцев окаянных. Никого не пощадили. Эх! — она махнула рукой и вытерла покатившуюся по щеке слезу. — Одни мы с тобой остались, Сонечка. Сиротинушки. Так и живем.
— Простите, что заставила вас вспомнить, Инесса Ивановна, — я коснулась ее ладони и крепко ее сжала. — А что насчет этого дома? Денег? Я кем-то работаю?
— Это твой родной дом, дитя мое. По завещанию Лешеньки он перешел тебе, вместе с остальным наследством. Ты невеста у нас не бедная. Умница, раскрасавица. Даже его сиятельство не устоял.
Старушка взяла со стула вязаное покрывало и набросила мне на ноги.
— Кстати, насчет графа…
— Завтра! Все завтра, Сонечка, — улыбнулась она и коснулась поцелуем моего лба. — Модест Давидыч наказал отдыхать, а я тебя тут разговорами томлю. Поспи. Авось проснешься и все сама вспомнишь.
Я не была так в этом уверенна, да и устать толком не успела. Но спорить не решилась. Кивнула, дождалась, когда за старушкой закроется дверь, поднялась и подошла к висящему на стене зеркалу.
Долго не решалась взглянуть. А когда все же набралась храбрости, выдохнула с облегчением.
Я. Это была я.
Только волосы, которые обычно ношу обрезанными по шею, сейчас струились длинными локонами до самой талии. Бледность и болезненная худоба исчезли. Щечки розовые появились. Блеск в голубых глазах.
Похоже, здешняя Соня, в отличие от меня, вела здоровый образ жизни.
Взгляд опустился ниже, к лифу модного — века так два назад — голубого платья. Ладонь прошлась по висевшему на груди бантику. Указательный палец угодил в углубление. Дырочку… с обугленными краями.
Понимание обрушилось, как снежная лавина на голову. Тут же расставляя по полочкам все случившееся.
— Сонечка, Сонечка. И кому же вздумалось тебя… убить?
Глава 2, Где кашу салом не испортишь