Но май, и трубка, выключая день открытых забрал и закрытых дверей, вернулась на рычаги. Каштаны, не такие как в Одессе, но все-таки каштаны, нарядно накрученные пирамидками белых цветов, роняют тонкие лепестки на тротуары. Могучие усатые майские жуки, словно поливальные машины, пыхтя и подчиняясь инстинктам, рисуют в белых россыпях недолговечные дорожки, погибая под ногами невнимательных прохожих, но все же двигаясь к не ими намеченной цели.
Скоро праздник, и ветераны, а их много в этом городе, зримо помолодели, и их честная радость и гордость освещается весенним солнцем. Колхозные дядьки и городские пенсионеры, побрив морщинистые шеи, надев пиджаки с прямоугольниками планок — напоминанием об уже забывающихся наградах, своим спокойным достоинством вызывают белую зависть у торопливых окружающих и осознание многоликой суеты — в сравнении с наступающим Днем.
В автобусе, уносящим чужака в другой город и с недавних пор другое государство, на таможне, привычно пробежавшись взглядом по паспортам и лицам, зацепившись за желто-черную полоску ленточки ордена Славы на груди старого ветерана, таможенник с удивлением обнаружил в себе искреннюю предупредительность и внимательность, вежливо удалился, наверное, стесняясь шевельнувшегося в нем неслужебного благородства и уважения. Зарабатывая на пограничных неудобствах, автобус понес пассажиров — ветеранов, отпускников, челноков и скромного пилигрима прочь из города весенних каштанов и ржавых душещипательных заноз.
Цвет волос любимой…
Город Мертвых, май 1999 года.
Не пугайся, читатель, эти строки не из этой книги. Просто автор, пока придуманные им Алексей и Александр катались на фуникулере, побывал в Городе Мертвых. Такая, вот, незадача.
Туман. Растянувшись по слегка провисшей нитке фуникулера, путешественники, вспомнив сказку, попали в мутную нереальность, сырую и прохладную. Это не тягучее, со всех сторон обволакивающее облако, угнетающее альпиниста всепроникающей моросью и пробирающей до самых костей — такая пакость живет выше, это просто туман. Солнце, растопив его внизу, сюда еще не добралось, и он, поджав ноги, бледным вампиром спрятался здесь, за склоном, боясь теплых лучей и напрягаясь от страха молочной моросью. Движение теперь почти вслепую, а вот звуки, став глуше и увязая в ватной трясине, слышны, тем не менее, отчетливей и ближе. Роскошный лиственный лес, полновластный хозяин Кавказа, исчез внизу в белесых сумерках, а кроны высоких деревьев, доставая чуть ли не до ног притихших зрителей, букашек, плывущих по течению спокойной реки, похожи на водоросли и растут из ниоткуда. Туман.
— Класс! — громко прошептал Александр. — Как на компьютере.
— Тарковский в тебе не умрет никогда. А знаешь, почему? Потому что никогда не родится.
— Ладно тебе! Каждый восхищается в меру своей необразованности, я ведь не оценщик. Наверное, когда будем спускаться, туман уже исчезнет и станет теплее и скучнее.
— Точно, ты — филосóф, — снова надавив на "оф", констатировал Алексей.
— А что в этом плохого? Хотя есть мнение, что философия вредна для жизни. В бытовом применении, конечно.
— Конечно. Меньше знаешь — крепче спишь. Ты же военный.
— Отсутствие наличия язв и наличие присутствия аппетита? С тобою скучно, я тебя сейчас вниз сброшу.
— Неразумно.
— Зато весело.
— Все равно не стоит.
— Почему?
— Потеряешь собеседника.
— Да, ты прав, небритый, — глубоко вздохнул туманом Александр, — убедил. Летим дальше, ежики в тумане?
— Жить — хорошо, — примирительно напомнил агрессивно настроенному приятелю известную истину Алексей.
Солнце, вдруг, блеснув фиксой амнистированного убийцы, дугой возникло над склоном. Играя лучами, как инквизитор раскаленными прутьями и помогая своему появлению движением фуникулера, оно без раздумий и с профессиональной скукой палача вонзило только что выкованные лезвия острого света в туманное тело. Туман, вздрогнув, зашевелился, растекаясь и расползаясь под все усиливающимися потоками смертоносной теплоты, освобождая людей, простор и звуки. Лес почти кончился, стали видны бесснежные сейчас горнолыжные трассы, а конечная башня канатки, как старый рыбак — муж сварливой старухи, медленно тащит к себе длинный невод, полный подвешенных туристов — из заболевшей смертью белизны.
Столпившись на площадке, подмерзший народ неподвижностью сопротивляется горячим воззваниям инструктора сесть на вторую линию фуникулера и подняться выше. Не слишком внимательно вслушиваясь в красноречивые увещевания, большинство разумно косится на дверь "корчмы" — здания с огромными валунами в кладке. Горячий кофе, водочка и коньячок влекут к себе гораздо сильнее возможности бросить более близкий взгляд на стылые вершины.