Выбрать главу

– Ну надо же, купающийся вампир, уродливый кровосос, пахнущий кедрами и благовониями! Такое не часто увидишь… вот уж действительно столичная жизнь полна парадоксальных сюрпризов.

– Я тоже от нее не в восторге, – злобно щерясь, процедил сквозь зубы вампир, внимательно следя за движениями опасной незнакомки. – Сначала в дерьме искупают, а стоит только отмыться, как является какая-то девка и настроение портит…

– Следи за языком, ничтожная тварь! – прикрикнула дама, по-прежнему не шелохнувшись. – Еще одно слово подобное «девке» и отправишься на тот свет за стариком.

– Не ври, он не умер, – рассмеялся Кор, вдруг осмелевший от того, что грозная личность оказалась всего лишь молодой девушкой, притом не старше двадцати лет и еще не распрощавшаяся с такими вредными для жизни понятиями, как «милосердие». – У тебя не хватило духу его добить. Сомневаюсь, что ты вообще когда-нибудь убивала. Что молчишь, а-а-а, красавица?!

– Прыгни еще раз, толстопуз, и увидишь… – ничуть не расстроившись подобной нелестной оценке, произнесла Октана и едва уловимым глазом движением откинула капюшон.

Кор ехидно ухмыльнулся, увидев прелестное юное личико. Внутренний голос, которому опытный кровосос всецело доверял, тихо прошептал, что он в безопасности, но в то же время и строжайше предостерег от проявления агрессии по отношению к новой знакомой. «А жаль, из нее получилась бы замечательная рабыня», – с горечью отметил про себя Кор, медленно опуская руки и с сожалением подбирая острые когти.

– Так-то лучше, дружок, – произнесла девушка, правильно истолковавшая демонстрацию миролюбивых намерений. – Наверное, тот маленький червячок, что иногда копошится в твоей пустой башке, уже успел намекнуть, что со мной стоит вести себя уважительно. И вообще, как не стыдно появляться в таком виде перед баронессой?

– Баронесса, – хмыкнул вампир и с идиотской улыбкой на толстощеком лице уставился на свое выпирающее из клубов пены достоинство. – А разве настоящие баронессы вламываются ночью в чужие дома, разве они мешают мыться мужчинам?

– Мужчинам? – в свою очередь улыбнулась Октана, на ум которой явно пришла какая-то колкость, которую она, однако, решила придержать при себе. – Послушай, пиявка болотная, не кажется ли тебе, что вот так вот стоять и таращиться друг на дружку весьма глупо?

– А что предлагаешь ты, сразу в кроватку запрыгнуть?

– И не мечтай, упырь обожравшийся! – резко оборвала разговор в привольном направлении баронесса и посмотрела так, что шерсть на спине Кора мгновенно высохла и встала дыбом.

– Я сюда не за тобой пришла, но если уж обнаружила такое вот… сокровище, то думаю, нам стоит поговорить… только не здесь. Протрись, обвяжись чем-нибудь и поднимайся наверх! У нас всего полчаса, так что не очень мешкай… голыш!

– А у тебя есть что предложить? – настороженно прищурившись, поинтересовался вампир, в душе которого вновь проснулся торговец.

– Более чем ты ожидаешь, – снисходительно бросила через плечо уже поднимавшаяся по лестнице баронесса. – Тебе повезло, ты оказался в нужное время и в нужном месте. Искушать удачу не следует, так что поторопись, не стой пнем, начинай искать полотенце и тряпки!

Глава 5

Вне рамок введенной программы

Клинок есть клинок, резать плоть – его предназначение, его жизнь, суть и судьба, от которой никуда не уйти. Клинок, перестающий расчленять живую материю, мгновенно падает в пропасть презрения и, что еще хуже, снисхождения. Лучшие отказываются от него и передают в руки худших, питающих надежды возвыситься за счет добротного оружия, не раз уже пропевшего великую песнь смерти. Служба новичкам – лишь отсрочка, потом наступает забвение: сточная канава с губительной влагой или музей, где очкастые ученые, никогда не державшие в руках ничего тяжелее пинцета да вилки, сдувают пылинки с «редкого экземпляра» и приписывают угодившему на роль экспоната мечу чужие истории: бои, в которых он никогда не участвовал, и смерти знаменитых людей, в которых он не повинен.

Клинку без смерти плохо, как, впрочем, любому инструменту, не используемому по назначению, однако солдату, лишенному возможности раздобыть достойное оружие, еще хуже. Его не презирают, а убивают, и случается это лишь потому, что бездушная железка в руках врага заточена острее или выкована из стали лучшего качества.

Для Марвета, седеющего в сорок пять лет сотника ополчения маленького лиотонского городка Лютен, это была не абстрактная аксиома, беспрекословно воспринимаемая на веру, но не прочувствованная на собственной шкуре, а жестокая теорема, многократно доказанная в боях. Он начал проливать кровь в двадцать три года, очень поздно по меркам Шатуры, где каждый юнец, едва у него появился пушок на щеках, хватался за дубину и искал ей достойное применение.

Двадцать лет тяжкой службы пролетели, как один день, а затем вдруг растянулись на вечность; вечность воспоминаний и раздумий, из которых ставший сотником ветеран не уставал извлекать все новые и новые уроки. Последующие два года относительно мирной жизни изменили характер бойца, сделали его более мягким и покладистым, но доведенные до стадии рефлексов привычки так и остались, никуда не ушли. Каждую ночь, сразу после обхода постов и перед тем, как лечь спать, Марвет занимался заточкой оружия, допуская вполне вероятную возможность, что утром может уже не успеть привести в порядок плохонькую, быстро затупляющуюся и податливую ржавчине сталь. Умелые руки сами справлялись с привычной работой, а голова тем временем отдыхала от суетных дрязг, ища спасения в недрах богатой памяти.

Искусства выживания на войне как такового нет, есть только шанс, складывающийся из множества составляющих. Одни из них заранее предопределены и не зависят от самого человека: положение в обществе, физические данные, развитость смекалки и степень подлости; другие возникают спонтанно и не поддаются определению. Марвет не был философом и был далек от истязания собственной головы абстрактными терминами, порой скрывающими за собой лишь слова, и ничего кроме пустых слов. Он не получил образования и научился с грехом пополам складывать буквы в слова лишь к тридцати, когда уже был сержантом. Однако стоило двадцатитрехлетнему новобранцу лишь месяц-другой протянуть армейскую лямку, как на него вдруг снизошло озарение, что он в принципе живой труп, что долго ему не прожить, в особенности если начнется настоящая война.

Как выходец из семьи бедствующих крестьян, Марвет не мог рассчитывать попасть в элитные войска, лучше других вооруженные, получающие лучшую подготовку и до последнего момента в сражении удерживаемые в резерве. Для лучника он был слишком близорук, а для тяжелого пехотинца недостаточно ловок. Это только со стороны кажется, что закованным с головы до пят в непробиваемый панцирь брони и вооруженным двуручным мечом может стать любой, у кого высокий рост и недюжинная сила. На самом деле он еще должен бегать, как лань, и обладать реакцией змеи, только тогда несущий на себе несколько десятков килограммов железа латник будет подвижен в бою. В общем, из всех родов войск Марвету были доступны лишь два, и как не трудно догадаться, не лучшие. Его приняли бы в свои ряды либо пикейщики, первыми принимающие удар вражеской конницы и гибнущие под копытами разогнавшихся лошадей, как мухи на липкой ленте, либо легкая пехота, подвижная, но легко уязвимая из-за простенького вооружения и ненадежной, почти отсутствующей брони. После недолгих колебаний Марвет сделал свой выбор, записался в отряд мечников, но на этом трудности новобранца не закончились, а только начались.

Командир его отряда уделял слишком много внимания женщинам и игре в кости. Жалкие казенные крохи шли на что угодно, только не на обновление поломанной и потрепанной в боях амуниции. Марвет всегда с ужасом вспоминал свою первую кольчугу, местами проржавевшую, а кое-где и без целых рядов неимоверно крупных и колючих звеньев. Не лучшие чувства из глубины души пожилого богатыря извлекали и воспоминания о растрескавшемся деревянном щите, разлетевшемся, как тогда и предполагал юный воин, при первом же ударе острого боевого топора. Образ первого меча вставал перед глазами сотника лишь в жутких кошмарах, вызванных неумеренным потреблением накануне спиртного. Этот огромный тесак с едва заостренными краями и мечом-то было не назвать: слишком длинный, неимоверно тяжелый, плохо сбалансированный и не поддающийся ни заточке, ни отчистке от въевшихся и быстро расползающихся по неровной поверхности пятен ржавчины. К счастью, Марвет промучился с ним недолго, до первого боя, а там сменил его на вполне сносную, трофейную булаву.