– Значит, миллион свой вожделенный бедный Шепелев так и не получит.
– К сожалению… Мы его с таким трудом купили! Это же «Анна Ахматова» – круизное судно, публика богатая, матросы тоже не самые бедные! Нам повезло, что он первый год на нем ходит, да еще и до денег жадный оказался.
– Не самый редкий среди русских случай, – заметил я. – В прежние три раза он что-нибудь вам сообщал?
– Конкретного ничего. Он сам из Приморья – в смысле живет там, а теплоход из Ванина ходит. Это уже…
– … Хабаровский край.
– Да, Хабаровский. Или даже край света.
– Лучше все-таки край, чем конец, – сказал я. – Что дальше будем делать по вашему Шепелеву, Кобаяси-сан?
– Я – ничего, – отрезал капитан. – И не мой он теперь, а ваш с Ивахарой-сан. Мне он живой нужен был, а в виде трупа он для меня никакого интереса не представляет. Все наши с ним прежние отношения – теперь материал для ограниченного доступа. А будущих отношений у меня с ним не предвидится. Так что мешать вам искать его убийцу я не буду… Правда, как найдете его, будьте добры мне все-таки представить этого типа, хорошо?
– Как найдем – представим, – кивнул я. – Если сами до этого не преставимся…
Выйдя от Кобаяси, мы с Ивахарой спустились в подвал, где у отарских находится отдел судмедэкспертизы, и прошли к патологоанатому, занимавшемуся трупом Шепелева.
– Готово у вас, Одадзима-сан? – спросил врача Ивахара и указал на прикрытое простыней тело.
– Предварительно да, – ответил медик. – Сейчас сяду за компьютер писать, за пятнадцать минут отстреляюсь. Окончательное заключение сделаем не раньше понедельника.
– А по предварительному что? – заискивающе запел перед суровым эскулапом Ивахара. – В двух словах?
– В двух словах? Для этого русского их вообще-то шесть. Два первых удара сзади, в шею, не смертельны, сосуды не задеты, но достаточно внушительны, чтобы повалить без сознания. Четыре остальных – в спину, весьма точные, проникающие, в сердце. Умер фактически мгновенно, после первого же удара в спину, то есть после третьего в общем счете.
– Значит, от первых двух ударов в шею он в море не упал? – уточнил Ивахара.
– Нет, в море его спихнули уже мертвым, – заявил хладнокровный хозяин холодной мертвецкой.
– Спихнули?
– Да.
Патологоанатом будничным жестом сдернул простыню с обнаженного трупа русского морячка-стукачка.
– Видите? На подбородке у него, на носу и на лбу характерные царапины в несколько рядов, параллельные. Явно тащили за ноги по бетону или асфальту, прежде чем скинуть в воду.
– Значит, бетон или асфальт? – выдавил я.
– Да, скорее всего. Одежда его у экспертов, на волокнах должно было что-нибудь остаться. Спросите у них, Ивахара-сан.
– Конечно, – согласился майор. – Но в любом случае, Одадзима-сан, убили его не на судне?
– Да уж вряд ли русские палубу бетоном кроют…
– А что по оружию? – поинтересовался я.
– Нож, – уверенно заявил эскулап. – Ширина лезвия – шестьдесят – шестьдесят пять миллиметров, длина – не меньше двухсот.
– Военный? Охотничий?
– Непохоже. Лезвие потоньше. В принципе, вполне мог быть обычный домашний нож, кухонный то есть… Водолазы-то ваши, Ивахара-сан, работают?
– Работают…
Договорить Ивахаре не дал ворвавшийся в покойницкую растрепанный Сома.
– Ивахара-сан! Вот вы где! Мне дежурный сказал! – завопил он и замахал руками, словно пытаясь отогнать от себя приставучий дух продажного Шепелева. – Из порта только что звонили! Там у «Анны Ахматовой» какая-то буча возникла! Каких-то наших граждан русские на борт не пускают! Вы не подъедете со мной? А то мне одному…
– Я поеду с вами, Сома-сан, – взял я инициативу в свои крепкие руки. – Мне все равно тут делать нечего. Так что, Ивахара-сан, не беспокойтесь, я там разберусь на месте.
Ивахара радостно удалился к себе, а я, усадив Сому в свою машину, двинулся опять по направлению к порту.
– Так, значит, вас к русским девушкам на разведку посылали? – не удержался я от деликатного вопроса, едва мы выехали из ворот отарского управления.
– Посылали. Двенадцатого июня, – покраснел до самых ушей скромняга Сома.
– Один раз только?
– Следующий раз будет одиннадцатого сентября…
– Следующий?
– Да, «Анна Ахматова» одиннадцатого еще раз придет.
Сома продолжал алеть-пламенеть, как кобаясиевский «крокодил» под воздействием сахарного сиропа.