Все началось этой ночью. Играющий в кости с пятеркой варягов из своего десятка, Олаф услышал странный шепот в голове. Потом на смену странным, шуршащим звукам пришел звон колокольчика. Он еще пытался бороться с дурнотой и внезапно навалившимся сном, продержавшись почти четверть часа. Один за одним засыпали за столом варяги, десятник хотел крикнуть, разбудить своих удальцов, но неожиданная немота жесткой тряпкой забила глотку. Странная, сонная одурь навалилась на викингов как снежная лавина, и не было силы у простых наемников сопротивляться ей. И последнее, что помнил викинг, была стремительно летящая к его лицу столешница, заставленная кружками и мисками с жареным мясом.
Он очнулся почти сразу, не прошло и четверти часа, как веки Олафа вздрогнули. Отчаянный свей сдержал первый порыв и еле-еле приоткрыл веки. Пусть враг думает до момента твоего удара, что ты спишь. Так учил его отец Ральф, сын Сигри. И мудрость отца пригодилась сыну. Чуть приоткрыв глаза, викинг видел, как из дверей погреба, в котором сидели пленники, одна за одной выходят фигуры в серых плащах. Сейчас силы в его теле не хватило бы и котенку, но невероятная слабость не могла помешать видеть и запоминать. К теням, выходившим из подземелья, присоединились еще две маленькие тени. Ростом они были не больше подростка, лица, в отличие от обычных горожан, замотаны черными платками.
И двигались эти двое беззвучно, не хуже кошек, забравшихся ночью в погреб со сметаной. Вот один из пришельцев склонился над бесформенным телом одного из похрапывающих стражей погреба, где держали пленников. Храп стал хрипом, и на белом песке двора разлилась темная лужа крови из рассеченного горла. Ярко светила убывающая луна, но не блеснул в ее свете вороненый клинок в руке ночного пришельца. Его напарник склонился над вторым дозорным, но Всеслав, в отличие от своего погибшего напарника или людей Олафа, был настоящим ведьмаком, с немалым даром и немалой силой чародейства.
Одолел сон Всесдав-чародей, копя силу для магического удара, способного превратить вооруженных беглецов в послушных кукол. Но теперь, когда гибель подошла вплотную, ждать больше не было смысла. Мало силы успел скопить ведьмак Всеслав и всю, без остатка, вложил он в свою ворожбу.
С ладоней ведьмака сорвался порыв ветра, в один миг сметая сонную одурь с Олафа и его людей. Запоздало чуть свистнул нож в руке ночного гостя, но свой долг Всеслав выполнил до конца, пожертвовав собой «за други своя». Он уже не успевал закрыться мечом от гибельного удара в горло, щедро, без остатка выплеснув комок силы, ставший сгустком ветра, развеявшим и отшвырнувшим прочь вражьи чары.
Нож нашел горло ведьмака, но губы убитого шевельнулись в последний раз, и убийца, выронив нож, зашатался, схватившись руками за горло. Отчаянным рывком он сорвал с себя платок, но удушье властно держало его за горло, рвалось наружу отчаянным хрипом задыхающихся, разрываемых чарами легких. Тугим, вязким потоком выплеснулась почти черная в свете луны кровь, заливая скуластое, раскосое лицо и изрезанную ранними морщинами шею. Шаг, второй — и мертвый убийца осел на тело убитого. Олаф не видел, как на губах Всеслава появилась легкая улыбка, викинг уже легко вскочил на ноги и, ухватившись за меч, мягким шагом двинулся к врагу.
С легким шуршанием из руки напарника убитого вырвалась метательная свастика, но лезвие меча Олафа чуть изменило ее гибельный полет. За спиной варяга его воины уже выстроили стену щитов, медленно надвигаясь на замерших людей в серых плащах. Растерянность их длилась не дольше мига, но за этот растянувшийся миг северяне оказались почти рядом, и боевые топоры обрушились, сметая все на своем пути, превращая людские тела в обрубки окровавленного мяса. Из дюжины беглецов четверо были мертвы, прежде чем успели поднять оружие для защиты. Во дворе раздался отчаянный рык варягов, ибо клич воинов севера уже нельзя было назвать человеческой речью:
— Тор! Вотан! Тор-р-р!
Сталь ударила в сталь, беглецы не были трусами и времени зря не теряли, успев вооружиться оружием, сложенным в соседней кладовой. Но силы были не равны. С криками на помощь варягам бежали дружинники Черного Леса. С рычанием принялся грызть край щита Хельмут, сын Хогера, впадая в священное безумие берсеркера. В следующий миг он атаковал, отшвырнув щит прямо в невысокого убийцу, пытавшегося перемахнуть через ограду.
Викинг, отбросив шит, теперь держал топор обеими руками. Первым же ударом одержимый развалил пополам замешкавшегося беглеца. Даже подставленный под удар топора меч не выдержал, разлетевшись на куски, не хуже чаши из горного хрусталя. Подоспевший Олаф увернулся от удара топора, на миг прикрыв берсеркера своим щитом. Приняв на него два метательных ножа, шедших в бок Хельмуту, викинг отскочил в сторону. Комок пены сорвался с губ берсеркера, и вновь описал сияющий круг боевой топор Хельмута.
Олаф избежал гибельного удара в последний момент. Пытаясь прикрыть своего воина, он на миг забыл, что в бою берсеркер не понимает, где свой, где чужой, и рубит всех подряд. Уходя из-под удара, десятник изогнулся не хуже кошки и резко отпрянул в сторону. Но он не успевал. Топор бесноватого легко смахнул непристегнутый шлем и чуть рассек лоб, но в горячке боя Олаф этого не заметил, хотя трудно не заметить отчаянно горящую от жгучего пота рану, заливающую глаза струйками крови.
С грохотом обрушились ворота, и на подворье ворвалась телега, запряженная парой лошадей. Трое воинов метнули в спину викингам дротики и с короткими мечами в руках кинулись на помощь своим, «серым». Те, построившись клином, бросились на прорыв и вскочили на телегу. Трое викингов, битые в спину, оседали на землю, и на пути к свободе у бывших узников были лишь берсеркер, забрызганный кровью, и десятник с залитым кровью лицом. Беглецы почти прорвались. Дружинники на крыльце уже хватались за луки, готовые метнуть гибельные стрелы.
С грохотом телега помчалась к воротам, но на пути лошадей встал Олаф. Он не был глупцом, ищущим смерти под копытами, в последний миг варяг отскочил в сторону. Но отскочил не просто так. Свистнул и описал пологую дугу меч, отсекая голову левой лошади. Телега с грохотом вылетела на улицу и врезалась в глинобитный забор. Подоспевшие дружинники уже бросились в копошащуюся кашу из людских и конских тел…
Олаф закашлялся и поспешил отхлебнуть глоток пива из стоящей перед ним кружки.
— А дальше? — требовательно бросил Винт, не сводя напряженного взгляда с варяга.
В ответ северянин лишь пожал плечами и на миг сделался виноватым:
— А что дальше? Ну, я в падении об ворота головой приложился, оклемался не сразу. А когда оклемался, так мне наши такое рассказали. Ну, дружинники в смысле… — Он помолчал и нехотя продолжил: — Эти твари не только нас и стражу усыпили. Сотника потом, после боя, зарезанным нашли. Еще раньше, до боя, он даже проснуться не успел. Умер без меча в руке, — викинг заскрежетал зубами, — плохая смерть для воина. Он хоть в наших богов не верил, но я думаю, что такой воин должен был попасть в чертог к Вотану. А при такой смерти…
Олаф поднял кружку, и молча, не чокаясь, они с Ратибором помянули ушедших. Наконец викинг нехотя проговорил:
— Второй косоглазый, пока ребята беглецов ловили, ушел. Верченый, гад, оказался. Его Хельмут трижды топором чуть не достал, а он перекинулся через себя, что твой кот, и Хельмута поперек горла своим ножиком чиркнул. Еле жив парень. А косоглазому что, тут же через забор перемахнул — и ищи ветра в поле. Пленники все мертвы, спросить о нем некого…
Они вошли во двор, тела убитых уже лежали в сарае, следы крови на дворе были присыпаны свежим песком. Но все это могло обмануть только обычных людей. Еще на подходе к бывшей усадьбе Тверда ведьмак почуял смерть.
«Много крови начал брать Ашур, так много, что, пожалуй, скоро в каналах вместо грязной воды будет кровушка течь», — так думал Винт, проходя через выбитые ворота и шагая через двор. Но когда ведьмак увидел труп ночного убийцы, все мысли исчезли из его головы. Первым делом в глаза Ратибору бросились пальцы мертвеца, в момент смерти сжатые клювом. Пальцы, покрытые мозолями, пальцы, способные одним ударом пробить глиняную стенку или вырвать человеческое сердце.