— А ты кто ей будешь? — спросил Ефремов, — вижу, как убиваешься.
— Сестра она моя.
— Ты только не ходи туда, к ее могилке, немцы сильно близко и вроде снайпер у них там даже есть.
— Ну значит судьба моя такая, передай моим людям, чтобы похоронили меня рядом с ней. Спасибо тебе за все! Прощай, отец!
И Алешин пошел в сторону свежей могилки, срывая по пути алые маки, вместе с колосьями уже поспевающей ржи.
Навстречу Гудериану с юга прорывалась 1-я танковая группа Клейста. В двух километрах от Лохвицы немцы захватили неповрежденный мост через Сулу. Завязалась ожесточенная схватка с русскими, затянувшаяся вплоть до прибытия передовых частей 3-й танковой дивизии. В ночь на 13 сентября солдатам было приказано замаскировать машины под стога сена, а снизу обложить снопами колосьев.
На возвышенности немецкий офицер изучал в бинокль неясно вырисовывавшиеся очертания Лохвицы — населенный пункт был виден как на ладони чуть справа внизу. Слева во всю ширину раскинулось большое ржаное поле. Заходившее солнце окрашивало его в нежно-золотистый цвет.
Рядом с офицером находился сейчас со своей снайперской винтовкой и лучший полковой снайпер — ефрейтор Хорст Мольке, который также изучал окрестности через оптику прицела своей винтовки.
— Что там Мольке? — спросил офицер, небрежно указывая рукой.
— Какой то русский, просто идет по полю с цветами, видимо к той могиле с крестом.
— Они видимо уже понимают в какую ловушку попали, и что им не вырваться. Не убивай его, Мольке! Пусть прочитает свою молитву и идет своей дорогой.
Офицер развернулся и неторопливо достал свой портсигар с орлом, который держал в лапах свастику. Он извлек сигарету и спичку, которая лежала здесь же, и закурил, бросая спичку.
— Может там похоронен его товарищ или командир, — задумчиво сказал офицер, затягиваясь и выпуская вверх струю дыма, — на этой проклятой войне, думаю, каждый наш солдат хотел бы знать, что его камрады поступят с ним таким же образом!
Алексей опустился перед крестом на колени и положил на небольшой холмик ярко-красные маки. Он заботливо погладил рукой теплую землю, словно прикасался к девушке.
— Прости, Василий, не сберег я твою Настеньку! И ты Настенька прости меня пожалуйста! Перед Богом клянусь тебе, что я выживу, вырвусь из окружения и потом вернусь и приду к тебе сюда на твою могилку. И здесь всегда будут самые красивые цветочки. Настенька, ты же так их любила!
Накрапывал сентябрьский дождик, и скоро видимо его капли уже текли по небритым пыльным щекам сурового бойца, оставляя на них серые полосы.
Алексей открыл медицинскую сумку, надеясь найти там что-то из личных вещей Насти, чтобы он мог сейчас повязать или прикрепить к кресту. Из сумки на землю выпала и раскрылась, шурша страницами, та самая тетрадь со стихами, которую Василий передал Насте при расставании. Небольшой ветер небрежно потрепал пожелтевшие зачитанные и залитые горючими девичьими слезами страницы и раскрыл их, словно выбрал свое любимое стихотворение.
Анастасия, девочка моя!
Моя бесценная Валькирия родная!
Я целовал тебя под трели соловья
В чертогах кем-то созданного рая.
Ты ангел мой, твой голос неземной
Звучал в душе так искренне, так нежно,
Что верил я, что станешь ты судьбой,
Моей единственной, как я любил безбрежно!
Но этот рай придуман не для нас,
Мы словно путники присели у дороги.
Я не смогу забыть прекрасных глаз,
Но так жестоки иногда бывают Боги!
Прости меня, любимая, прости!
Тобой не смог я вволю надышаться,
Сумев на краткий миг лишь обрести.
Ах, как хотелось мне с тобой остаться!
