– Пойдем выпьем и спрячемся от дождя. – Его высокую серую шляпу покрывали мелкие бисеринки воды. – Хотя сейчас он почти прошел, не то что час назад.
– Я только что приехал.
Он привел меня в бар на балконе и заказал водку с тоником. Я попросил тоник без водки, и он заметил, что мой отец, большой любитель выпить, перевернулся бы в гробу, если бы услышал просьбу сына.
– Чем ты сейчас занимаешься? – Он потягивал прозрачную пузырящуюся смесь. – Все еще на государственной службе?
– Да, – кивнул я. – Но сейчас я временно оставил ее.
– Мне всегда казалось странным, что у тебя такая... спокойная работа, – улыбнулся он. – Я же помню, каким сорванцом ты был. Никогда бы не подумал, что ты усидишь за столом. – Он пожал плечами. – Твой отец всегда думал, что ты будешь кем-нибудь на скачках. А с лошадьми ты работал вполне прилично, знал, как подойти к ним. Не могу понять, почему ты бросил это занятие. – Он укоризненно посмотрел на меня. – Два года в армии не пошли тебе на пользу.
– Как раз когда я был в армии, мне и предложили эту работу, – улыбнулся я.
– Наверное, безопасную, – проговорил он. – Перспектива, пенсия и все такое.
– М-м-м, – неопределенно промычал я. – По правде говоря, я приехал сегодня, чтобы спросить у вас про Крисэйлиса.
– Не знаешь, нашли его?
– Пока нет. Американец, который его купил, друг моего босса, и они попросили меня узнать, не окажете ли вы им любезность.
– Если смогу, – произнес он. – Если смогу.
– Проблема в том, – объяснил я, – что если потерянную лошадь найдут, в особенности далеко от того места, где она потерялась, то как они убедятся, что это Крисэйлис?
Сначала он вытаращил на меня глаза, а потом засмеялся.
– Да, определенно, это проблема. Но Крисэйлис не был в моей конюшне... позволь вспомнить... уже четыре года. Да, в прошлом октябре исполнилось четыре года. Не уверен, смогу ли я безошибочно опознать его, к примеру, среди двадцати таких же лошадей, как он. Абсолютно не уверен. А они хотели бы опознать его без малейших сомнений?
– Да, – согласился я. – Вообще-то, сегодня утром я звонил вам домой, и ваш секретарь сказал, что я найду вас здесь. Еще он сказал, что бывший конюх Крисэйлиса тоже будет здесь. Сэм Китченс. Вы не возражаете, если я поговорю с ним?
– Правильно, он приехал с Милкмейд, заезд в четыре тридцать. Конечно, я не возражаю, спрашивай у него что хочешь.
– Мистер Дэйв Теллер, который купил лошадь, хотел бы знать, не разрешите ли вы Сэму Китченсу поехать в Штаты на несколько дней, чтобы опознать Крисэйлиса, когда его найдут. Мистер Теллер оплатит дорогу и все расходы.
– Вот Сэм обрадуется, – засмеялся Аркрайт. – Он неплохой парень. Очень исполнительный.
– Когда он понадобится, вы получите телеграмму, куда и когда ему приехать. Можно ли считать, что мы договорились?
– Скажи своему американцу, – кивнул Аркрайт, – что я охотно позволю Сэму съездить в Штаты.
– Они с моим боссом будут очень благодарны, – сказал я, тоже поблагодарил старого тренера и заплатил за еще одну водку с тоником. Потом мы поговорили о лошадях.
Сэм Китченс водил по парадному кругу молодую кобылу, и я даже рискнул поставить на нее десять шиллингов, но она оказалась неуклюжей коровой. Я подошел к Аркрайту и смотрел, как он, насупившись, слушал объяснения жокея: мол, беда не в каких-то внешних причинах, а в том, что у кобылы куриные мозги.
Конюхи обычно не терпят, когда критикуют их подопечных, но по выражению лица Сэма Китченса, невысокого плотного человека лет тридцати, я понял, что он придерживается того же мнения о кобыле, как и жокей. Когда Аркрайт представил меня, я спросил, сможет ли он опознать Крисэйлиса с такой уверенностью, чтобы, если понадобится, подтвердить свое мнение в суде.
– Конечно, – без колебаний ответил он. – Я знаю этого парня. Три года с ним работал. Конечно, я узнаю его. Может, сейчас я и не скажу, который из двадцати жеребцов в табуне – он, но, если подойду ближе, сразу определю. По гриве, пятнышкам на шкуре. Я их никогда не забуду.
– Прекрасно, – сказал я. – А нет ли... нет ли в нем чего-то особенного, что могло бы помочь человеку, который никогда его не видел, узнать, что это именно Крисэйлис?
Он задумался, наверно, на минуту или две.
– Прошло четыре года. Почти пять лет. Единственное, что я помню, у нас вечно были заботы с его задними копытами. Они были тонкими и постоянно трескались в одном и том же месте. Но на племзаводе, куда его забрали, их могли вылечить, потому что он больше не участвовал в скачках. А потом, он сейчас стал старше, и копыта, наверно, затвердели. – Он помолчал. – Я вам вот что скажу: он любил сардины. Единственная лошадь из всех, каких я знал, понимающая вкус в сардинах.