- А ну, петухи! - сказал доктор, вставая между нами и толкая своим окровавленным животом моего оппонента. - У меня там четыре тяжелых, а они тут бои собрались устраивать, вам войны мало было?
- Кончай, Тихий, - сказал Вася с Диларама - когда он вытер свое лицо рукавом комбеза, я окончательно удостоверился в том, что это был он. - Ребята славно поохотились...
- Ладно, - сказал Тихий, отступая. - Но я тебя запомнил, Червонец, - и он, глядя на меня исподлобья, показал пальцем на номер моего вертолета.
Я ничего не ответил, на меня вдруг накатила апатия, хотелось забраться в кабину, сесть за пулемет, лететь домой и курить - и я подтолкнул доктора к двери: из блистера нам махал командир. Двое, не оглядываясь, пошли к БМП с волком.
Когда летели назад, я, сидя за пулеметом, хотел закурить, но оказалось, что пачка "Явы" в нагрудном кармане моего комбинезона промокла насквозь. Мокрой была куртка, мокрым был верх штанов, даже карманы, мокрыми были носки в лётных сандалиях. Я попросил сигарету у правого, и он достал пачку из своего портфеля. В кабину заглянул доктор, я бросил ему аптечку с промедолом. Потом мы с праваком закурили.
- В такие минуты всегда жалею, что некурящий, - сказал командир. - Выпить охота, да за рулем нельзя...
Я курил, и мне казалось, что где-то внутри все начинает болеть, словно там все удалили, а сейчас укол новокаина перестал действовать. Боль распирала, вызывала тошноту, ее не заглушали глубокие затяжки сигаретным дымом, и я понимал, что утолить эту странную боль сейчас я мог бы только нажав на гашетки своего пулемета. Стрелять, стрелять, лить одну длинную очередь, и боль будет стихать, боль пройдет. Но стрелять было некуда - мы уже садились в расположение фарахрудского отряда на дозаправку.
Кино
Холодало. Тихий поднял воротник куртки, дунул в "беломорину", прикурил, глубоко затянулся. На фоне заката папиросный дым был особенно густ и сед.
- Тридцать лет прошло, и три года, а память будто спиртом протерли - видно все до мелочей, - сказал он, глядя вдаль на голый весенний лес.
- А что, ты тогда и в самом деле хотел мне в морду дать? - спросил я.
- Конечно хотел, - усмехнулся Тихий. - Как сказал Вася, успокаивая меня: "Кому же не хочется дать в эту наглую рыжую морду". Правда, бить я не собирался. Так, пугнуть решил, чтобы ты сыканул, отшатнулся. Но ты, видимо, был в прострации после боя, даже не моргнул...
Солнце уже село. Ветер усилился, гнал с севера темные тучи. Леденел в стаканах самогон, леденели пальцы.
- Пошли в дом, - сказал Тихий, поднимаясь. - Печку затопим, мясо будем жарить, интересное кино тебе покажу...
Мы вошли с балкона в большую мансарду, спустились по деревянной лестнице. Первый этаж был почти одним залом - его единство изящными вторжениями нарушала двухпролетная деревянная лестница на второй этаж, выступ печи, покрытый изразцовой плиткой, и по центру - несущая стена, но в виде двойной арки. Два дивана, мохнатый палас, несколько картин на стенах - присмотревшись, я узнал пейзажи, открывающиеся с утеса, - написанные весьма импрессионистически, я бы назвал их этюдами; обстановка была в духе минимализма, но ее аскетизм смягчал полумрак, подсвеченный печным пламенем, особенно, когда хозяин открывал дверцу, чтобы пошерудить кочергой, и волна смолистого жара растекалась по прохладе выстуженной с утра комнаты.
- Печка, конечно, для души, - сказал Тихий, выкладывая на решетку куски мяса. - Дом отапливается газовым котлом, котельная в банном пристрое. А сейчас, пока мясо жарится, пойдем, поставлю тебе кино, посмотришь...
- Один? - спросил я.
- Да. Я его наизусть знаю. Лет десять назад мой сослуживец генералом стал, сейчас, правда, в отставке уже, но тогда я, ни на что не надеясь, ему написал, спросил, и он быстро из архива ГРУ добыл копию пленки. Я ее тогда и посмотрел, а оцифровал только перед твоим приездом, возьмешь себе флэшку. Копию эту у договорных духов купили через полгода после той заварушки. Плохая фильма, посмотришь - сам поймешь.
Он усадил меня на диван перед большим плазменным экраном, поставил на столик у дивана тарелочку с хлебом и салом, стакан с ракией, стакан с томатным соком, ткнул пультом в сторону экрана и со словами "Приятного просмотра!" ушел к своей печи. Экран засветился, и на нем долго ничего не было, кроме света. Я ждал. Сильно захотелось курить, и я грыз заусенцы, чувствуя, как ускоряется мое сердце. Передо мной было окно в прошлое, и сейчас я увижу тот, случившийся больше тридцати лет назад, бой - но не моими глазами. Те из наших, кто лежал тогда в сухом русле под огнем и видел духов, подходивших к дороге, говорили потом, что среди них был то ли негр, то ли китаец, короче, иностранный инструктор, снимавший расстрел колонны на камеру, чтобы показывать в лагерях моджахедов как учебный материал. Сколько лет потом я думал, что где-то есть эта пленка, и на ней запечатлена и моя шайтан-арба, мечущая с неба огненные стрелы, и бешеная молотилка Тихого, молотящая позицию духов своим огненным цепом калибра 30 мм, - и жив ли сейчас тот негр, уже преклонных годов, и смотрит ли он сам свое кино, мусоля во рту огрызок гаванской сигары и запивая ее горечь их дурацким джин-тоником...