Рукав комбеза Тихого был в бурых пятнах.
- Ты ранен? - спросил я.
- Нет, - сказал Тихий. - Это связник оказался самураем - сделал себе харакири... Можно покурить, командир?
Командир кивнул:
- Банка для бычков возле гироскопа, слева от тебя... Правый, возьми руль, я тоже покурю...
И мы закурили и молчали до самого Шинданда. Я прислушался к себе и понял, что обычного после такой работы приступа кессонной болезни, когда уже в безопасности в твоей крови вскипает отложенный страх, сейчас не было. Меня клонило в сон, - несмотря на поднимающееся солнце, я чувствовал себя попугаем, чью клетку накрыли платком. Хотя мы летели привычным маршрутом - прямо над бетонкой, срезая ее петли прыжками над маленькими горушками и глубокими скальными ущельями, спать воздушному стрелку все же не рекомендовалось, и я взбадривал себя сильнодействующими воспоминаниями. Правда, трудно назвать воспоминанием то, что произошло несколько минут назад - мой пулемет еще обжигающе горяч, как только что вскипевший чайник. Наверное, - думаю я, - ствол ДШК, лежащего сейчас в моей грузовой кабине, тоже горяч, а тело того пулеметчика еще теплое. Я отмотал время на несколько минут назад, остановил в том моменте, когда командир рванул шаг-газ и мы прыгнули, а пули калибра 12,7 миллиметра уже пошли по стволу, и, если бы мы не прыгнули, наша кабина в следующую долю секунды превратилась бы в искореженный дуршлаг, а мы - в разорванные, разбросанные по этому дуршлагу кровавые куски мяса и костей. Представляя эту картинку, я словно умывался ледяной водой и высвобождался из пут сна и некоторое время был внимателен и зорок, - потом все повторялось: необоримый приступ сонливости, просмотр чуть не свершившегося (сейчас я бы остывал там или, наоборот, догорал, раздавленный провалившимися в прогоревшую кабину двигателями), и облегченное пробуждение в холодном поту и снова сигарета... Тихий тем временем спал, откинувшись на закрытую дверь кабины, - автомат на коленях, руки брошены на автомат, один рукав в еще сырых пятнах крови. Мало кто из пехоты может противиться усыпляющей песне вертолетных двигателей, особенно, если нет нужды бодрствовать.
Ведущий пролетел в госпиталь, а мы сели на полосу по самолетному и порулили на свою стоянку. Тихий открыл глаза, когда я затормозил винт. Он потянулся, потер лицо, сказал "спасибо" и вышел в грузовую кабину руководить выгрузкой группы.
Мне даже не дали заправить вертолет. Топливозаправщик опередили - к борту подъехал крытый "Урал" и уазик-буханка. Пока группа Тихого, заполняла кузов - взяли только автоматы, остальное оружие осталось в грузовой кабине, запрыгивали сами, затаскивали пленных духов, - Тихий отвел меня за вертолет.
- Сейчас нас повезут в штаб дивизии, - сказал он, - там уже собрались деятели из политотдела армии, разведотдела, из трех топоров, будут нас пытать...
- Из трех топоров? - не понял я.
- Ну агенты два нуля и три семерки, особый отдел дивизии. Будем писать объяснительные - как, почему, где... Пишите, как было, один хрен, все упирается в того языка, который в госпитале, жив - не жив, все равно, ничего не скажет. Денег мы отдали мало, вот что их в первую очередь волнует. Сможешь прямо сейчас сумочку сховать, чтобы никто не нашел?
Я не смог придумать ничего лучше, чем спрятать сумку в один из двух бардачков на створках. Набросал сверху ветоши, положил машинку для набивки пулеметных лент. Я не расстегивал "молнию" сумки, чтобы глянуть, какие там деньги, из каких купюр сложены пачки, - чтобы прикинуть, сколько там - сто тысяч, миллион афошек? - не расстегнул, потому что вдруг подумал: там, внутри, лежит зажатая денежными пачками простая лимонка, - подозрительно, кстати, тяжелая сумочка для бумажного содержимого, - а кольцо ее привязано к бегунку "молнии". Было бы смешно погибнуть в куче денег, всю грузовую кабину усыплет зелеными бумажками, выбросит в открытые или выбитые иллюминаторы забрызганные кровью...
Я вышел, закрыл и опечатал дверь, дал наказ водителю ТЗ залить через горловину левого подвесного бака под завязку. Экипаж и Тихий ждали меня в темноте "буханки" - майор из особого отдела дивизии сидел рядом с водилой. Старшим по грузовику был незнакомый старлей, наверное, тоже из того же ведомства. Когда все расселись, колонна из двух единиц тронулась. Ехали недолго. Один раз остановились на шлагбауме, открылась дверца, хлынуло солнце, солдат в каске и бронежилете с автоматом на плече, спросил, у всех ли товарищей офицеров есть оружие, "у всех, у всех", - ответил за всех майор, и мы продолжили свой пыльный путь. Темноту салона, где мы сидели на боковых скамейках, пронизывали косые нити света, проникавшего через пулевые отверстия. В этих тонких лучах клубились пыль и выхлопные газы, наполнявшие салон.