Саныч кивнул Руслану:
— Сделай.
Олега отстегнули, он взял со стола «дипломат», раскрыл, вынул папку, передал Руслану бланк. Тот заполнил, приложил печать, вернул Гриневу. Олег спрятал бумагу в папку.
— Еще подняться думаешь? — спросил Саныч.
— Не думаю. Рассчитываю.
— Может, мы зря деньги вынимаем?
— Кто скажет?
Олег быстро написал две генеральные доверенности, размашисто расписался, передал Санычу. Тот прочел, оскалился:
— А рисковый ты хлопчик, Медведь. Чай, догадался, что к нотариусу мы тебя не повезем: есть у нас свой, доверчивый, на любую закорючку печатку набьет. А что бы нам теперь тебя здесь же и не закопать? Землица, она ведь молчунья. Все тайны хоронит. А людишек, даже умненьких, и подавно.
Олег довольно безразлично пожал плечами:
— Тут я тебе не указ, Сан Саныч. Сам думай. Тебе жить.
— Рисковый ты, Олег Федорович. Люблю рисковых: к ним фарт идет. Свободен.
Дорогу найдешь?
— Сильно долго топать. Может, подкинет кто до метро?
— Сашок, подбрось. Претензий к нему нет.
Жилистый кивнул.
Олег подхватил «дипломат», пошел к лестничке, обернулся:
— Да, Саныч, ты с деньгами очень торопишься?
— Твоя какая теперь забота?
— Квартирку повремени сливать. Пару недель. Дорога она мне. Как память.
— Память — она всегда дорога. Сколько повременить?
— Месяц. Заплачу вдвое.
— Три сотни?
— Четыре.
— Что ж... Повременю. Может, сразу и еще расписочку накатаешь?
— Зачем тебе бумага пустая? Слово.
— Ну-ну. Слово — серебро.
В машине Гринев молчал.
Глава 21
У входа в метро Олег постоял, раздумчиво глядя на сотовый, потом подошел и аккуратно опустил его в урну. Спустился к кассе, купил карточку, набрал из автомата номер. Слышимость была отвратительная.
— Иваныч?
— Федорович! Ты куда пропал?
— Уже нашелся.
— Ты где?
— Помнишь, где мы вкушали чебуреки с волчатиной?
— С волчатиной?
— Ты выразился именно так. А мне — понравилось.
— Помню.
— Подъезжай сюда. Но не на большой машине. И — окольно.
— Понял, не дурак. Тут Борзов...
— Иваныч, разговоры тоже потом. И сотовый можешь выбросить.
— Угу.
— Жду тебя.
Ждать пришлось почти два часа. Иваныч появился на сером «Москвиче» двадцатилетней давности. Посигналил. Олег открыл дверцу и плюхнулся на переднее сиденье.
— Ты где раздобыл такого рысака?
— Занял у одного соседа по старому гаражу. Типа аренды. У нас что, Федорович, облава?
— Есть немного.
— Я так и понял. Не, машину эту никто не вычислит, можно кататься спокойно. Я, как к тебе ехал, по переулкам и «сквознякам» центра лихо крутнулся. Чисто. И доверенность сделал по всей форме. Чтобы никаких вопросов.
— Что в конторе?
— Борзов рвал и метал! Оставил своих бугаев. Но, если честно, вид у него... похоронный.
— Могу его понять. Что Том?
— Молодцом. Лицо камнем, типа «клерк», а что там хозяева мыслят и где их носит — не его дело, да они и не докладывают.
— Талантливый молодой человек. Далеко пойдет.
Водитель внимательно посмотрел на Олега, но промолчал. Потом не выдержал, спросил:
— Ты крепко попал, Федорович?
— Да. — Не горюй. Выберемся. Далеко рулить?
— Домой.
— В смысле...
— К родителям.
Лицо Олега закаменело, но прошло это через минуту.
— Федорович, не мое дело, конечно, но если пошла такая пьянка... Думаю, ту твою квартирку тоже обложили.
— Она уже не моя.
Водитель только покачал головой, сосредоточился.
— Кстати, Иваныч... В теперешних обстоятельствах... Короче: я сам водить умею и...
— Нет, Федорович. Ты уж меня не обижай. Ты ж со мной всегда не по-хозяйски, а по-человечески.
— Я в том смысле...
— И я в том.
Молчание длилось с полминуты.
— Ну извини.
— Да ты чего, Федорович. Я про квартиру говорить начал: ее обложили, верняк. Могли борзовские орлы, могли... Ну да тут тебе виднее. Тебе в квартиру нельзя.
— Когда нельзя, но нужно, то — можно.
— Я пойду. Если даже пасут, то тебя.
Олег задумался, спросил:
— Уверен?
— А как же. Я же за баранкой двадцать лет. Когда не уверен — не гоню.
— Ладно. Но «Москвич» оставишь в двух кварталах, пешочком разомнешься.
— Понял.
— Поднимешься, зайдешь. За спальней кладовка. Там баул. Захватишь. Потом — поднимешься на верхний этаж. Тот ключ, что с одной бородкой, от чердака. Замки в чердачных дверях не навесные, врезные. Все одинаковые. Откроешь, пройдешь по чердаку, выйдешь из крайнего подъезда, сразу свернешь налево, за угол, там проходной. Если кто во дворе и припасывает, то с ходу не сообразят. Выйдешь к универсаму, напротив остановка: троллейбус, автобус, маршрутка. Народу за пять минут набирается. Проедешь одну остановку. Дальше ко мне — пешком и — осмотрись.
— Накрутил ты, Федорович. Как в кино про Штирлица.
— Все запомнил?
— Немудрено. Сделаю.
Автомобиль припарковался к обочине у одного из сквериков.
— Ты бы, Федорович, пошел, в кафешке пивка попил. Чего сидеть, нервы себе тереть?
— Лучше посплю.
— Тоже дело, если спится, — с уважением отозвался водитель.
— Да, если бабульки будут у подъезда, поздоровайся.
— Я вообще вежливый.
— И по сторонам головой не верти. Так примечай.
— Федорович, что ты меня «лечишь», как несмышленого? Как-никак в свое время в армии служил.
— У тебя специфика была другая. Все, пока, удачи.
— К черту.
Олег прислонился к стеклу и смежил веки. Уже и первый сон заклубился приятной грезой: теплое море ласково набегало на мелкий песок, а разноголосый московский шум сделался дальним и сливался уже с шумом прибоя...
Глава 22
В окошко раздался требовательный стук. Олег вскинулся, не вполне узнавая окружающее.
— Гринев? Ну ты и место себе для сна разыскал! Ты что, напился? Как ты залез в такую рухлядь? А я ищу тебя по всем телефонам!
От этой женщины, как от тайфуна, — никуда.
— Эвелина?
— Не знаю, кого ты видел во сне, но я — наяву. Уразумел? Может, распахнешь для дамы дверь?
Олег огляделся. В нескольких метрах впереди застыл ослепительно белый «пассат», за рулем его угадывалась фигура чернокудрого мужчины.
— А твой мачо не заревнует?
— Тебя это заботит?
Дверь Эвелина открыла сама, Олегу пришлось передвинуться на водительское место, иначе бывшая жена запросто плюхнулась бы ему на колени.
— Гринев, у тебя нездоровый вид. Все так и живешь? Ешь по всяким закусочным что попало, спишь с кем придется... Горбатого могила исправит.
— А по мне — я красивый.
— Твой горб — в душе. А это еще уродливее.
Олег только вздохнул: и какой леший дернул его жениться на девице с именем Эвелина? Есть в этом что-то от барокко, а он всегда предпочитал ампир. М-да, странные дела случаются порой с мужчинами.
— Тебе, Гринев, ничего, ничего не дорого! Ни отношения, ни участие, ни-че-го! Только биржа, биржа, биржа... Люди живут нормальной жизнью, а ты...
— Что для кого нормально.
— Прекрати! Для всех нормально то, что естественно.
— Скажем, содержать двух мачо и третьего — на десерт.
— Раз это тебя задевает, значит, я тебе небезразлична.
Гринев только вздохнул. Если бы она могла представить, до какой степени...
— Я, кстати, ехала к тебе на родительскую квартиру. На твоей холостяцкой я уже была. Поскольку тебя нигде нет, решила, что ты затворничаешь. Гринев, а знаешь... Может, ты по жизни — монах? Так шел бы в монастырь и читал бы эти, как их, псалмы... — Эвелина расхохоталась. — Я представила тебя с бородой и в клобуке. Пожалуй, это было бы оч-ч-чень сексуально.