Трущобы, они везде — трущобы. В трезвом виде Булов сюда не рискнул бы показаться, но пьяному «море по колено». После длительного блуждания по кривым запутанным переулкам, проходам, через переходящие один в другой дворы, обратно Булов не нашел бы дороги, даже если бы ему пригрозили расстрелом, женщина наконец привела его в свою маленькую, крошечную квартирку, где честно отработала полученную неожиданно завышенную сумму.
Булову приспичило сходить в туалет. Оказалось, что все «удобства» во дворе.
— Во двор выйдешь и пятьдесят метров направо, — охотно объяснила ему женщина.
— А что, если я сбегаю в одних трусах, еще башмаки надену на босу ногу, ничего?
— Кого ты в такой поздний час увидишь здесь, своих знакомых, что ли? Ночь теплая, беги так, конечно, не упади только там. Может, тебя проводить? — побеспокоилась она.
— С ума сошла? — обиделся Булов. — Я трезвый, как стеклышко.
Едва Булов переступил порог дома и оказался во дворе, как свежий ночной воздух сыграл злую шутку с ним: вместо того чтобы отрезвить, одурманил его еще больше. Булов пошел налево, а пройдя в соседний двор, вспомнил, что надо повернуть направо, и повернул направо, долго кружил по дворам, наконец, не найдя туалета и не в силах больше терпеть, он справил нужду перед чьим-то окном, в упор не видя в окне старушку, очевидно, страдала бессонницей, а теперь испуганно крестилась при виде такого бесстыдства странно одетого существа… И теплой осенью далеко за полночь становится холодно, иногда и заморозки случаются. Булов, дрожа, хмель начал покидать его бренное тело, слонялся из двора во двор, из переулка в переулок, но лишь окончательно запутался в дворах, забыл, как выглядит, дом, в котором так тепло его встретили. Чтобы согреться, он стал бегать, разглядывая дома, отыскивая «свой», но переулки неожиданно стали все оканчиваться тупиками, дома угрожающе надвигаться, переулки становились все уже, можно было уже вытянутыми руками дотрагиваться одновременно до противоположных сторон. Булову стало казаться, что дома пытаются его поймать и расплющить в лепешку. Ему уже представилось, что он попал в древний лабиринт, западню, из которого выхода не найти. Потеряв над собою контроль, обезумев, он стал метаться и кричать:
— Ариадна!.. Ариадна!.. Спасите меня!
Звонко звучали его крики в ночной тиши, но к крикам в трущобах и не к таким привыкли. Может, какой-нибудь разбуженный среди ночи обыватель и удивился бы, услышав столь незнакомое имя, но не очень, в трущобах женщины сплошь носили экзотические имена: Роза, Лилия, Гортензия, Травиата, Фиалка… Булову в каждом темном углу стал мерещиться притаившийся Минотавр, ожидающий человеческих жертвоприношений. Булову почему-то не захотелось быть съеденным, и он метался из стороны в сторону, выбивая зубами дробь и лихорадочно соображая, как зовут хотя бы эту женщину, но в голове вертелось лишь: «Ариадна! Ариадна!»
Неожиданно в подворотне вспыхнули два огромных желтых глаза, и что-то, рыча и чихая, двинулось медленно на Булова. Булов, увидев, заорал, как безумный, и бросился бежать по переулку, но уткнулся вновь в стену дома. С ощущением наполовину съеденного Булов обернулся, прощаясь с жизнью, с эстрадой, с женой и с детьми и… запел неожиданно: «…о, радость, жизнь моя!..» Перед ним стояла полицейская машина. Булов стремительно бросился к ней, так, как бросался только в раннем детстве испуганный к маме.
Из машины вышел полицейский.
— Где раздели? — сухо и привычно спросил он.
— Вот это я как раз и хочу у вас узнать! — воскликнул Булов.
— Что, хочешь сказать, что это мы тебя раздели? — угрожающе обиделся полицейский.
— Что вы, я всегда самостоятельно раздеваюсь.
— Тебя по голове случайно не стукнули?
— Нет, я просто заблудился… — Булов замялся. — Вы не знаете, где здесь живет одна шлюха?
— Если бы ты спросил: где здесь живет одна порядочная, я бы смог тебе ответить — вот, здесь, в этом доме, парализованная с детства. А шлюх в этом районе в каждом доме хоть пруд пруди. Тебе какую: молодую, старую, блондинку, брюнетку, рыжую?
— Блондинку! — обрадовался Булов. — На мою первую жену похожа.
— Я с твоей первой женой не спал, со второй тоже, опиши свою первую жену, может, мы по ней твою шлюху найдем.
— Стройная, высокая, молодая, лицо еще такое, интеллигентное, глаза — две синие звезды…
— Ну, забрало, поэт! — рассмеялся полицейский. — Это Кэто, дочь врага народа, смотри, завербует тебя… в шпионы. Садись, отвезем.
Где-то неподалеку послышались пистолетные выстрелы.
— Опять начинается! — возмутился полицейский. — Садись быстрее, говорю, отвезем к синеглазой.
Булов быстро шмыгнул в полицейскую машину, и уже через пару минут, Булов, оказалось, кружил все возле дома Кэто, они были на месте. Полицейский первым поднялся по лестнице и что есть силы забарабанил в дверь. За дверью царила мертвая тишина.
— Кэто, открывай!
Полицейский мощным кулаком, как кувалдой, бил в дверь.
— Заснула она, что ли, чертова шлюха!
Было три часа ночи. Булов стоял за широкими плечами полицейского, дрожал как осиновый лист, проклиная свою любовь к приключениям. Минут десять за дверью не подавали признаков жизни, и все эти десять минут полицейский равномерно бил своим страшным кулаком в дверь. Наконец, за дверью послышался недовольный голос Кэто:
— Другого времени ходить в гости не нашел?
Дверь открылась, испуганная Кэто выглянула в щелочку и, увидев полицейского, завопила:
— Какого черта…
— Открывай, открывай, ведьма!
Кэто распахнула дверь и завопила еще громче:
— Сколько раз тебе говорила, чтобы ты не приходил среди ночи, сутенер проклятый!
— Заткни глотку, я по делу. — Полицейский приоткрыл Булова. — Это твой клиент?
Тут только Кэто разглядела за широкой спиной полицейского дрожащего Булова и захохотала, аж слезы градом покатились из глаз. Полицейский, не обращая на ее смех ровно никакого внимания, втолкнул Булова в комнату и ушел, закрыв за собой дверь. А Кэто все смеялась. Как взглянет на почти голого Булова, так новый взрыв хохота сотрясал ее.
Замерзший Булов бросился стремглав в постель, отогревшись в теплой постели и перестав лязгать зубами, он огляделся и заметил, что его одежда исчезла.
— Э, а где моя одежда? — удивился он.
Кэто еще больше перегнулась от хохота.
— Ой, не могу, умру сейчас…
— Слушай, не умирай, куда ты дела ее? — забеспокоился Булов.
— Я твою одежду сожгла, в печь бросила, все сожгла.
— Ты что, с ума сошла?
— Ты сам виноват. — Кэто перестала смеяться. — Полчаса спустя я пошла тебя искать, думала, может, в яму свалился, там доска сгнила совсем. В уборной тебя не было, в яме тоже, походила, покричала, нигде нет тебя, вернулась домой в тревоге, каждое утро у нас находят хотя бы один труп, а сколько не находят?..
— А причем моя одежда? — удивился Булов.
— Стрелять начали, потом полиция, я не знала, кто приехал, думала, найдут твою одежду и мне каюк, по этапу, прости-прощай мой край родной. Все бросила в печку, так сильно колотили в дверь, что голос я услышала, когда подошла открывать, да и поздно все равно было, я одежду для верности керосином обожгла, чтобы быстрее сгорела.
— В пиджаке рукопись была.
— Была, да сплыла, — обозлилась Кэто. — Ты не знаешь, что такое «большой шмон». Найдут любую мелочь, мне конец, раздуют политическое дело.
Булов затосковал. Жаловаться было бесполезно, да и кому, если полицейского зовут «сутенером».
«Ладно, — подумал он, — скажу, что отдал Касыму рукопись, все равно Касым дерьмовые произведения Эйшена не читает».
Утром Кэто принесла старые брюки и рубашку, одолжила у соседки, и Булов поплелся домой, ежесекундно сверяя дорогу с планом, нарисованным Кэто, чтобы вновь не заблудиться.