— Будешь молчать, или я такое придумаю, что век не отмоешься! — произнес он угрожающе и сплюнул кровью.
И выскользнул за дверь. Тут только Гюли вспомнила, что в спальню заходил ее официальный муж, что-то говорил, содержания она вспомнить не могла, но все равно, — это опасный свидетель.
«Отчим будет молчать, — думала Гюли. — А этому какой смысл выгораживать меня?.. Продаст!»
И у нее родилась идея. Страшная идея. Такая рождается лишь от отчаяния или у извращенных людей. Гюли поехала в инквизицию. Она не бросала работу, не потому что не на что было жить, а не могла оставить Мир-Джавада без присмотра. Да и Мир-Джавад не настаивал на этом, ему необходим был преданный человек на таком ответственном месте, как секретарское…
Гюли достала из шкафа прошлогодние списки расстрелянных, нашла самый подходящий, включавший фамилии друзей и знакомых сына ее старого мужа, а значит, он о них мог слышать или даже знать. Разведя водой чернила, чтобы запись вышла блеклой, прошлогодней, Гюли внесла в список и фамилию, имя и отчество сына своего лжемужа. На включенной электроплитке как следует высушила запись. Теперь подделку можно было обнаружить только специальными приборами, более совершенными, чем человеческий глаз. А глаза старика слабы.
Изготовив такое смертоносное, убийственное оружие, Гюли вернулась домой. Она так привыкла считать этот дом своим, что забыла думать о том, что дом принадлежит другому, вернее, принадлежал до недавнего времени, а она его, по существу, украла.
Старик молился, когда Гюли вошла в его комнату.
— Ты можешь хотя бы минуты молитв не осквернять своим присутствием? — злобно закричал на нее старик. — Я тебе запретил появляться в моей комнате.
— Поговорить надо.
Старик злорадно посмотрел на Гюли.
— Боишься, что скажу Мир-Джаваду, как ты ему рога наставляешь? Может, и скажу, а может, и не скажу! Смотря как себя вести будешь!
Гюли улыбнулась.
— Кто тебе поверит, старый сморчок! Тебе тоже было запрещено появляться в моих комнатах.
— О сыне думал, машинально ноги привели, ведь это его комната была.
— Мечтаешь встретиться?
— Это моя единственная надежда.
— На том свете встретитесь, на этом больше не увидитесь.
— Врешь, шлюха, — побелел старик. — Мир-Джавад мне обещал…
— Мало ли чего мужчины обещают, — перебила его, рассмеявшись, Гюли. — Вот, посмотри! Прошлогодние списки нашла, в них твой сын. Он уже давно мертв.
И Гюли швырнула списки старику на стол. Тот дрожащими руками надел очки в серебряной оправе и, медленно шевеля губами, стал читать весь список сначала, отмечая знакомые имена:
— Эри! И ты здесь! Какая светлая голова… Мамед! Тебя-то за что? Ты ведь и мухи не обидишь…
Дойдя до конца списка, старик прошептал фамилию, имя и отчество своего сына, затем повторил их громче и вдруг закричал на весь дом с силой, которую трудно было предположить в этом слабом, тщедушном теле.
— Не-е-т!.. Не-е-т! Он же мне обещал! Я ему все отдал: свою честь, свой дом, богатство… Я такой выкуп дал… А он целый год уже мертвый…
Старик заплакал обиженно, как плачут только маленькие дети, вытирая кулаками глаза.
— Звери!.. Это разве люди? Хуже зверей, звери хорошие… Вот почему он мне снится каждую ночь маленьким: ручонки протягивает и смеется…
Старик завыл. Его страшный вой выплеснулся через открытое окно и всполошил всех окрестных собак, они также страшно завыли в ответ. Гюли побелела от страха, от жалости слезы у нее хлынули ручьем из глаз, но признаться в подлоге было уже некому, старик сошел с ума; стал смеяться радостно и счастливо, протягивать руки видимому только ему маленькому сыну и нежно звать его:
— Иди ко мне, бала, смелей иди, труден только первый шаг, главное, не упасть после первого шага, главное, не упасть…
Старик потянулся вперед и упал, глаза его застыли. Гюли отпрянула от него в ужасе. Старик был мертв. Он и жил одной надеждой, а с ее смертью ему нечего было уже делать на этой земле. Гюли поспешно схватила списки и выбежала из комнаты убитого ею хозяина. У себя в комнате она отрезала аккуратно ножницами совершенный ею подлог, сожгла клочок бумаги, а списки отвезла в инквизицию и положила на место: мало ли, вдруг кто хватится. Впрочем, за все время ее работы секретарем о них никто не спрашивал, никто ими не интересовался…
Мир-Джавад приехал и вышел на работу на следующий же день.
Увидев Гюли, рявкнул:
— Пить начала?.. Отлуплю!
Гюли зарыдала. Вся боль и обида, весь ужас пережитого выплеснулись наружу и затопили комнату. Мир-Джавад отпрянул от этого потока и закрылся в кабинете. Выждав какое-то время, он вызвал Гюли к себе.
— У нас все остается по-старому. Не бесись!.. Не забывай: у нас — сын! Что с тобой случилось?
— Старик умер.
— Знаю, донесли… Все к лучшему. Я так и не придумал: как ему сообщить, что его сын уже год, как мертв…
— И ты об этом знал? — ужаснулась совпадению Гюли.
— Договор был заключен, но помочь его сыну я просто не успел: он убежал с острова, решил переплыть океанский пролив, и его разорвали акулы, их там специально разводят, скармливая им трупы заключенных.
— И ты молчал? — Гюли смотрела на него со страхом.
— Что я, дурак, такую выгоду упускать? Тебе тоже кое-что перепало, для тебя же старался. Да и старик лишний год прожил, на молодой женился, чем плохо?..
— На мне его смерть!
— Выбрось из головы! Одним на земле меньше, одним больше… «Лес рубят — щепки летят»!.. Людей у нас много.
Гюли ушла было из кабинета, но у двери вдруг решилась и сказала:
— Еще! Шофер пристает с гнусными предложениями. Вчера пришлось палкой ему всю морду разбить, чуть не изнасиловал.
— Чуть, или изнасиловал, — криво ухмыльнулся Мир-Джавад, — шучу, не сердись, чуть-чуть не считается. Не беспокойся, я его охлажу.
Гюли вышла из кабинета, а Мир-Джавад достал из стола сильный цейсовский бинокль и стал смотреть в сторону гаража во дворе инквизиции. Группа шоферов, собравшись возле одной из машин, «убивали время», «травили» анекдоты, курили анашу и перемывали косточки своим шефам. Потом все эти разговоры ложились в записи на стол к Мир-Джаваду, иногда из какой-нибудь мелочи можно было раздуть серьезное дело. Шофер Мир-Джавада, сверкая новыми золотыми зубами, вставленными взамен своих, выбитых, с тщательно замазанными синяками на лице смеялся и шутил больше всех. Глаза его скрывали огромные черные очки, что делало его похожим на итальянского мафиози. Мир-Джавад долго смотрел на него, обдумывая, что ему делать с этим негодяем, затем вызвал своего помощника, показал ему в бинокль на шофера, тихо прошептал инструкции. Тот молча слушал и согласно кивал головой.
Мир-Джавад задержался в кабинете до ночи, работы накопилось много за время свадебного путешествия. Шофер покорно ждал, была его смена. Он нервничал, кошки скреблись на его душе.
— Будь проклят тот день и час, когда мне в голову пришла эта шальная мысль овладеть Гюли, — ругал он себя. — Из-за одной сладкой ночи можно угодить на остров Бибирь, вдруг эта дура признается Мир-Джаваду… Да нет, что она, сумасшедшая? Ну, загонят меня на остров, так ей все равно не простит этой ночи со мной, выгонит к чертовой бабушке… А у нее ребенок! Еще скажет, что от меня… Нет, промолчит, уверен, будет молчать. Подожду… Промолчит, значит, боится. Как миленькую, заставлю спать со мной, когда шеф занят, а он теперь будет часто занят по ночам: молодая жена, красивая, не чета этой деревенской девке… Но какое тело, какое тело у нее. Гурия!
Поздно ночью, наконец, Мир-Джавад сел в машину и велел шоферу везти его к Гюли. Машина охраны последовала за ними, Мир-Джавад никого из охраны в свою машину не взял. Шофер, услышав свой адрес, испугался, встревожился, холодный пот заструился по его спине. Ведя машину, как во сне, шофер подъехал к дому, лихорадочно соображая: будет разговор втроем, после которого его отправят по этапу, и это будет лучший вариант, или нет. Остановив машину у входа в дом, шофер быстро выскочил из машины, чтобы услужить Мир-Джаваду и открыть дверцу перед ним.
И тут прозвучали выстрелы из винтовки. Подряд. И нее три пули попали в шофера. Первая пуля его ранила. Он обернулся и посмотрел умоляюще на Мир-Джавада. Тот сидел неподвижно и, улыбаясь, смотрел на него. В глазах Мир-Джавада шофер прочитал свой приговор. И в нем была только смерть. И она тут же прилетела со второй пулей. Так что третья уже была лишней. Охрана выскочила на выстрелы, прочесала тщательно все окрестные дома, но никого из чужих не нашла.