Люди в черном увозили бывшего помощника президента в неизвестном направлении.
2
31 декабря было у Крюкова любимым днем в году. Он всегда мечтал провести его спокойно, с чувством и с толком, никуда не торопясь, в предпраздничном настроении.
Ему претил обычай советских времен посвящать последний день года решению производственных проблем, не решенных за весь прошедший год прочесывать магазины в поисках шампанского и иных недокупленных к праздничному столу дефицитов или наряжать в последний момент елку.
Он ненавидел манеру прибегать и падать за новогодний стол с последним ударом курантов, с высунутым от усталости и напряжения языком а потом, первого января, с тупой от ночной пьянки и недосыпа головой не то праздновать, не то опохмеляться.
И, тем не менее, именно такая процедура повторялась ежегодно.
Утром 31 декабря Крюков позвонил по телефону, оставленному отцу Николаю похитителями Ирины.
— Ты Крюков? — спросил неизвестный.
— Да. Что дальше?
— Твоя подруга у нас.
— А вы в курсе, сколько по новому кодексу полагается за похищение? — в свою очередь поинтересовался Крюков. — Могу дать юридическую консультацию. Цена обычная — двести долларов.
— Мы ее не похитили, а спасли. Ее хотели убить.
— Я сразу догадался, что вы из группировки Деда Мороза. И что же вы хотите за свой подвиг? Ордена, медали или арбуз от Ленина?
— Кончай травить. Встретимся через час у метро Боженово. Приезжай один.
На встречу Крюков прикатил на метро, чтобы иметь свободу маневра.
Здесь его ждал темно-синий микроавтобус. Он подошел и постучал в дверь. Она открылась. Парень в черной куртке спросил:
— Тебе чего?
— Вы не меня ждете? Я Крюков.
— Садись, — парень отодвинулся, пропуская его в салон.
Кроме привратника и водителя внутри был еще один человек, по ширине занимавший все заднее сиденье.
— Давай знакомиться. Я — Бурый, — прогудел он низким басом.
— А меня в детском саду называли Божьим наказанием. Для кого-то я таким и остался. Кстати, меня обыскивать собираются? Или у вас самообслуживание?
— Ты не понял. Мы не враги, — произнес Бурый. — Во всяком случае я хотел бы так думать.
— Мой ротный замполит говорил: "Если хочешь, покажи — как"? Если мы друзья, то почему я не вижу здесь Ирины? Или ее просто пожалели и не стали будить в такую рань?
— Почти угадал. Сейчас ты ответишь на один вопрос и мы решим как нам дальше жить. Согласен?
— Это и есть твой вопрос? Ладно, валяй.
— За что ты убил Сармата? — пробасил Бурый.
— А кто такой Сармат? — в недоумении пожал плечами Крюков.
— Вопрос очень серьезный, — не ответил на его вопрос Бурый. — За последнее время убито семеро наших парней. Это слишком много. Мы не знаем, кто и почему их убил. Кроме одного случая. Я имею в виду Сармата.
— Где и когда это случилось?
— Он должен был охранять каких-то свидетелей. Его наняла твоя охранная фирма.
— Понял, дальше можешь не рассказывать. Не убивал я его.
— Кто же его тогда убил?
— Парень, которого он должен был охранять и едва не ухлопал. Это получилось случайно. Кстати, по графику охранять он должен был совсем другого человека.
— Где тот человек? — спросил Бурый.
— Не знаю. Он исчез. Я считаю, ваш Сармат был потрошителем. Мясником. Вернее одним из них. И вас я считаю ребятами из той же компании.
Бурый покачал головой.
— Нет, мы из другой компании.
— Хочешь сказать, что у тебя нет татуировки — черепа с крылышками на левом плече? И надписи "ОШБОН-Кургай"? — сделав наивное лицо спросил Крюков.
Бурый молча задрал рукав майки и показал татуировку.
— Она у меня есть. И череп и надпись. Но я не потрошитель. И Сармат им не был, я за него ручаюсь.
— А кто был? Если знаешь, то колись, да побыстрее. Новый год скоро.
Бурый тяжело вздохнул:
— Ладно, постараюсь объяснить. Ты в армии служил?
— Приходилось, — Крюков поежился. — Не скажу, что получил удовольствие, близкое к оргазму. У меня на кирзу аллергия. А тебе, вижу служба медом показалась. Так?
— Именно. Боевое братство — для меня это не пустой звук.
— Если бы только для тебя одного, — заметил Крюков. — А то вас таких братьев-героев полстраны, если не больше. И всем жрать давай. А ты работать не пробовал?
— Я ведь могу и не рассказывать, — обиделся Бурый. — Разбежимся будто и не двоюродные.