Возвращаясь, Бренсон то и дело прокручивал в голове сказанное. Оно отвлекало от собственных переживаний и поняв, что возможно в этом густом тумане ему мелькает огонек надежды он помчался назад. Бренсон прекрасно понял, что Грэмишем намекал на клуб, членами которого, были отец и брат. Один из старейших в Лондоне «Олмакс» имел очень солидную репутацию, которой так дорожил отец. Принадлежать к этому обществу значило иметь влияние на многое. Это тебе не клуб «Путешественников» или «Любителей стейка». «Олмакс» – это нечто большее. Кроме прочего в «Олмаксе» влияние имели не только мужчины, но и дамы патронессы. Даже его мать, бывая в Лондоне, некогда принимала активное участие в клубной жизни. Но то дела прошлые. Ричард естественно пошел по стопам отца и был также принят в ряды, как наследник и почетный член с рекомендациями отца. А вот Бренсона туда никто никогда не приглашал. Вся его юность и зрелые годы прошли в Париже, там клубами называют места, где мужчины ищут не мужское общество, а женское. Когда же Бренсон бывал в Лондоне, время он проводил в менее консервативных местах. Как-никак он был джентльменом и состоятельным. Поэтому двери многих других клубов были для него открыты, «Олмакс» в те времена его не интересовал. Теперь же приоритеты надо поменять. Быть может, именно там удастся раскрыть причину столь внезапной позорной смерти брата. В любом уважаемом обществе может скрываться нечто неожиданное. И Бренсон надеялся ему повезет.
Конечно, после всего, что произошло, имя лорда Редингтона могло быть принято весьма недружелюбно в стенах столь закоснелого заведения. Рисковать, и идти ва-банк, явно было бы глупо. Логичнее было воспользоваться любезностью друга. Ним был герцог Каненсдейл. Уж если отец Бренсона знал герцога, как и все прочие истинным джентльменом и прекрасным семьянином – то Бренсон знал его другую сторону. И та была, весьма распутна. Дружба их держалась как раз на пристрастии обоих к пороку. И поскольку один из них был более заинтересован в конфиденциальности нежели другой он был рад оказать маленькую услугу во имя укрепления дружбы. Кроме того, не раз Бренсон вытягивал его из передряг, в которые часто попадал герцог из–за своей неосторожности. Однажды Бренсон выдал себя за любовника некой дамы, с которой был даже не знаком, чтоб увести подозрения от герцога. Это был единственный раз, когда он встречался с мужем любовницы на рассвете. Тот получил позорное ранение в руку, которой держал оружие. Спор был разрешен. Естественно на даму он претендовать не стал, вручив ее судьбу опозоренному мужу.
Герцог был спасен, да и Бренсон не пострадал. Для Бренсона все это было тогда занятной игрой, безрассудство и геройство разбавляли скучные будни. Каненсдейл долг не забыл, и с радостью ухватился, за возможность расплатится.
– Желаете «Таймс», сэр? – протягивая газету предложил дворецкий, когда Бренсон присел на мягкое кожаное кресло обеденной гостиной «Олмакса».
– Благодарю.
– Редингтон! Как поживаете?
– Каненсдейл, рад встречи.
Последовала пустая болтовня. Время дотянулось до обеда. После него все перешли в игровой зал. Партия в вист. Бренсон мало обращал внимание на игру, больше на разговоры. У лорда Ланкастера подагра. Перт купил новое поместье. Жена Каненсдейла опять родила. Какая жалость, на бал ее ждала леди Перт и ее верные патронессы. Бренсону одобрительно улыбались. Всем нравилась его сдержанность и учтивость. Кроме того, он выиграл только одну партию, хотя ставки здесь едва ли стоят огорчения.
Вскоре он распрощался и ушел. Уже сидя в кебе его вдруг нагнал слуга Каненсдейла и вручил записку.
«Вам улыбнулась удача, друг мой, старые псы приглашают вас завтра на полуночную игру по крупным ставкам. Там будут те, кто вам очень интересен. Каненсдейл».
Бренсон сложил записку в карман, почувствовав нечто вроде облегчения. Наконец его походы в клуб дадут результаты. Хотя пока было непонятно, на что он надеется.
Кеб покатился по мощеной улице, выехал на Парк-Лейн, откуда свернул на Керзон-стрит, где находилось лондонское убежище лорда Редингтона. Двухэтажный особняк в георгианском стиле был уютно примощен среди своих сородичей.
Бренсон неуютно поежился, холодный озноб пробежал по телу. Чувство, вызванное воспоминаем о пустоте, ждавшей его среди холодных стен дома, было не ново. Оно жило с ним вот уже несколько месяцев. Нигде ему не было уютно. Разве что на миг–другой в компании тети Бет. А дальше все было неизменно. Он не мог согреться ни днем, ни ночью, ни сам, ни с кем-то. Разбитое сердце не принимало утешение из чужих рук и не давало покоя.
Сегодняшний вечер должен был быть таким же, как и все прочие. Ужин в неизменном одиночестве и холодная постель без сна и покоя.