– ………
– Я тоже рад тебя видеть, Клод. Что здесь произошло-то?
– А то ты не видел, – сварливо отозвался трактирщик.
– Я в отключке лежал – эта дура амулет взорвала. Честное слово, не знал, что такое возможно.
– Идиот!
Скажи это кто-нибудь другой – он лишился бы головы, но здесь были все свои, а своим сходит с рук многое. Корбин лишь тяжело вздохнул, а Клод, удовлетворенный маленькой моральной победой, принялся рассказывать, что же произошло.
К концу рассказа развязанные вояки, подтвердившие, что все так и было, сверкали глазами и требовали мести. Страх у них прошел, а вот злость осталась, более того, она выросла в навязчивую идею изловить проклятую девчонку и хорошенько обработать ее сидалище добротными, вымоченными в рассоле розгами. Клод, кстати, идею тоже поддержал, и даже сам вызвался эти розги заготовить.
В отличие от своих товарищей, Корбин сохранял абсолютное спокойствие. Он умел, когда надо было, обуздывать свой бешеный темперамент и заставлять голову анализировать вопрос спокойно и без эмоций. Некоторое время он думал, разглядывая гладко обструганные доски пола, потом поднял голову, оглядел продолжающих обсуждение того, что они сделают с беглянкой, вояк, и усмехнулся.
– Ну что, закончили? А то вы уже по третьему кругу пошли.
– Командир, нам бы ее только поймать…
– А вот этого не надо. Погоню прекращаем, операцию сворачиваем. И молчок, будем считать, что ничего не было.
– Но, командир…
– Я сказал – все! – Корбин даже не повысил голос, но, тем не менее, все его услышали. – Вы что, не поняли, что случилось? Девчонка справилась со мной… Пусть случайно, но справилась, а потом оглушила вас ментальным заклинанием, подчинила себе. И она ограничилась тем, что просто обездвижила вас, а ведь могла и приказать перерезать самим себе глотки. И вы бы резали, с идиотскими улыбками, и пускали слюни от удовольствия. Уже это достойно уважения – убить было бы и проще, и надежнее. Можно, конечно, обвешать вас амулетами по самые уши, и, не сомневаюсь, мы ее найдем и скрутим. А что дальше? Убить? Мы что – шакалы, что падаль жрут? Мы – солдаты, а не подонки, и это – наша земля. Осквернять ее убийством ради убийства не вижу смысла. Пусть идет, мы проиграли, а проигрывать надо достойно.
– Да никто не собирался ее убивать – так, проучили бы маленько… А твоя свадьба, командир?
– Я что, идиот? – искренне удивился Корбин. – Жениться на маге-менталисте и всю жизнь гадать, то ли это мои собственные мысли, то ли меня уже подчинили давно и я так, кукла? Можно, конечно, амулет состряпать… И потом бояться его потерять. На фиг надо, пусть идет, это не последняя девка в наших краях, кого другого найду.
– Но как же имидж?
– Какой? Лорд Корбин никогда не отступает? Так я и не отступил. Я ее искал, ищу и искать продолжу, только вот найду ли… Что-то мне не верится. Странно, конечно, но вот почему-то ни на юге, ни на западе, ни на севере, куда она, я подозреваю, пошла, поиски результатов могут и не принести. Ну, а на востоке искать вообще нет смысла – сами подумайте, зачем ей туда идти? Что ей там делать? И вообще, о том, что здесь было и о чем мы разговаривали, думаю, мы все единодушно промолчим. Дела, что называется, семейные, чужим неинтересные… Не правда ли?
Народ согласно закивал головами – правоту мага понимали и в омут головой лезть не хотели. Корбин улыбнулся:
– Ну, вот и ладушки. А теперь, Клод, тащи свои фирменные настойки – будем дегустировать. И, кстати, а кто мне скажет: где Шепелявый?
Шепелявого нашли возле крыльца, где он сладко спал, до половины погрузившись в глубокую лужу, и похожий на огромную свинью. Когда его вытащили и привели в чувство, вылив на гиганта пару ведер ледяной колодезной воды, оказалось, что он не помнит – сидел, ждал сигнала, и вдруг проснулся от того, что водой его обливают. Все посмеялись, окатили Шепелявого еще несколькими ведрами воды, теперь уже чтобы отмыть от грязи, и пошли пьянствовать. Шепелявый, оставляя позади себя мокрые следы, плелся последним и громко стенал, что сейчас он точно простудится. Правда, он периодически прекращал это неблагодарное занятие для того, чтобы выругаться – тоже громко, но зато более выразительно. Народ, посмеиваясь, выражал сочувствие, хотя длилось это недолго – в небольшой комнатке, в которой Шепелявый ночевал, если приходилось задерживаться в трактире допоздна и не хотелось идти домой, чтоб детей не разбудить, была запасная одежда, и вскоре Шепелявый, одетый в серые портки из грубого полотна и такую же рубашку, босой, с блестящей в неверном свете масляных ламп головой, сидел за столом вместе с остальными участниками неудачной засады, пил знаменитую клодову настойку и добродушно посмеивался над тем, как их всех провела сопливая девчонка.
Пили хорошо, с чувством, свидетельством чему явилась больная голова поутру. Корбин, проснувшись и убедившись, что солнце уже высоко и он, что называется, проспал все на свете, с трудом сполз с кровати (как он до нее дополз и как ухитрился раздеться, прежде чем лечь, он не помнил), кое-как натянул штаны и не первой свежести рубаху и, стараясь не шевелить гудящей головой, осторожно спустился со второго, гостевого этажа, в зал.
Вся его команда, тоже пребывающая далеко не в лучшем состоянии, уже сидела там же, пытаясь опохмеляться пивом. Судя по всему, получалось не очень. Корбин вяло махнул им рукой и протопал прямиком к дверям. Во дворе стояла бочка с ледяной колодезной водой – ее с утра натаскал шустрый, как и отец, сын Клода, чтобы к вечеру вода согрелась, и ею можно было поливать огород. Корбин подошел к бочке, сунул в нее голову и несколько секунд стоял так, чувствуя, как ледяной обруч, стягивающий несчастную башку, медленно высасывает боль.
Вернулся в зал он уже в более-менее вменяемом состоянии, однако от идеала оно было все же весьма и весьма далеко. Клод, человек в таких делах наиболее опытный и потому после ночных бдений наименее пострадавший, сразу же притащил ему две кружки – одну с пивом, вторую – с огуречным рассолом. Корбин посмотрел на пиво с нескрываемым омерзением, а вот к рассолу присосался и оторвался от кружки только тогда, когда увидел ее дно. В голове чуть-чуть прояснилось.
– Командир! Может, подлечишь?
Корбин недовольно повернул голову в сторону говорившего. На него с надеждой уставились шесть пар глаз. Граф мотнул головой, что вызвало новый всплеск боли – ну надо же, как он мог забыть? Впрочем, после вчерашнего – немудрено.
Теоретически, заклинание от похмелья относилось к ментальным. Практически же заклинание, способное разом многократно повысить с утра боеспособность подразделения, иначе как к боевым отнести было невозможно, поэтому Корбин хотя и с трудом, но научился ему, и за годы странствий довел свое мастерство в этом вопросе до совершенства. Вот и сейчас легкое шевеление пальцами, волевое усилие – и все присутствующие почувствовали несказанное облегчение. Ну а дальше, как и положено, на зубах захрустели хорошо прожаренные свиные ребрышки – мужчины завтракали.
После завтрака Корбин намерен был отправиться домой, однако тут произошло событие, заставившее его резко изменить планы. К трактиру примчался мальчишка, который рассказал, что крестьяне поймали в лесу лошадь. А к лошади был привязан труп в богатой, явно дворянской одежде.
Когда лошадь с трупом доставили под светлые очи сеньора, Корбин изумлено заломил бровь: опознать кого-то в изувеченном, погрызенном мелкой лесной живностью и уже начинающем пованивать куске мяса было довольно сложно, но обрывки одежды и весьма приметная золотая пряжка на поясе делали опознание даже не простым, а очень простым. Перед Корбином валялся труп барона Шлипеншухера.