– А что с пациентами? – нашел в себе силы спросить Аксель. Он уже несколько дней мучился от неизвестности, но не решался поинтересоваться у врачей, что стало с пленниками одержимого. Охотник надеялся, что они погибли в пожаре, и боялся этого. Быть виновником гибели несчастных не хотелось, несмотря на то, что для них это было бы избавлением.
Гра Монссон пожала плечами.
– Сейчас они на излечении в госпитале. От пожара никто не погиб, если ты переживаешь об этом. Всех вытащили. Несколько пожарных сами чуть не повредились рассудком, когда увидели пыточные. Пациентов подлатают и распределят по другим психиатрическим клиникам, почти всех. Нескольких отпустят по домам… – Ида невесело усмехнулась. – Ты знаешь, оригинальная методика лечения «доктора Оберга» оказалась отчасти действующей. За время издевательств к нескольким пациентам вернулся рассудок. Впору принимать метод на вооружение. Впрочем, еще несколько окончательно утратили связь с реальностью: они теперь не представляют опасности ни для окружающих, ни для себя. Таких тоже вернут родственникам, у кого они есть. Всем, у кого сохранилась хоть капля рассудка, обеспечат наилучшее протезирование утраченных конечностей за счет муниципалитета и назначат пенсию. Так что можешь не мучиться совестью. От устроенного тобой пожара не пострадал никто, кроме самого Оберга. Эта тварь оказалась на диво живучей. Его обугленные кости нашли у двери в котельную. Он почти успел выбраться. Петли держались на честном слове.
– Может, было бы лучше, если бы они сгорели? – спросил Аксель, не поднимая глаз. – Они ведь все равно больны. И будут такими до конца жизни.
– Хрень все это, ученик, – с неожиданной злостью ответила Ида. – Полная хрень. Каждый разумный сам решает, жить ему или подохнуть. И сам несет ответственность за это решение. И тот факт, что большая часть этих бедолаг не в состоянии решить за себя, не дает права ни тебе, ни мне, ни кому бы то ни было еще принимать это решение за них.
Аксель не стал спорить. Он и сам не знал, зачем задал этот вопрос. Но и такой уверенности, как его наставница, все равно не испытывал. Когда лекари позволили ему подниматься с кровати, он первым делом нашел в одной из соседних палат Экстрёма. Бывший кочегар пострадал не так сильно, как Аксель, но из палаты выходить не мог – ему уже начали приживлять протезы, которые должны заменить потерянные руки и ноги. Доктор очень обрадовался, увидев охотника:
– А, молодой человек! Как хорошо, что вы пришли! Я бы навестил вас, чтобы поблагодарить за то, что не оставили меня в том аду, но, как видите, мне это сейчас противопоказано, – он кивнул на многочисленные трубки, связывающие обрубки его конечностей с какими-то загадочными медицинскими механизмами. Несмотря на свое беспомощное состояние, психиатр выглядел намного лучше, чем при первом знакомстве. Волосы, отмытые от угольной пыли, оказались седыми, и теперь доктор щеголял роскошной косой на голове и бородой, заплетенной в несколько десятков косичек. На лице Экстрёма была укреплена сложная система линз, сопряженных с какими-то механизмами. Крохотные медные трубочки пронзали череп доктора, уходили в глазницы. Акселю уже приходилось видеть такие приборы – их устанавливали тем, кто потерял зрение. Конечно, медицина не могла помочь тем, у кого уничтожены глазные нервы, но тем, кто просто потерял глаза, можно было вернуть зрение. Правда, это было очень дорого.
В общем, теперь Аксель видел перед собой благообразного и представительного мужчину средних лет, даже больничная пижама не умаляла достоинства доктора.
– Вы не сердитесь, что я не дал вам остаться там? – спросил Аксель.
– Нет, молодой человек, вовсе нет. Я вам действительно очень благодарен, – серьезно ответил гро Экстрём. Линзы на его лице с жужжанием провернулись, сфокусировавшись на охотнике. – Я не думал, что пережить то, что я пережил, возможно. Когда я понял, что мы выбрались, думал, все равно не смогу вернуться к нормальной жизни. Не поверите, мне было страшно, что вокруг меня нет привычных стен. Я до сих пор просыпаюсь в ужасе, понимая, что котел потух и гро Оберг вот-вот придет, чтобы меня наказать. Я был уверен, что больше никогда не смогу работать в психиатрической клинике, и не знал, чем зарабатывать на жизнь. Когда мне вернули зрение, я с трудом узнавал окружающий мир. И я не знал, что мне делать.