– По-по-жалуйста! Я больше не буду! – с напрягом выдавил робот.
– Хорошо, я тебя отпущу, если… если ты придумаешь добрый стишок! – подумав, ответил мальчик.
Решив выполнить то, о чем просит совесть, робот надолго задумался. Он жестикулировал, чесал в затылке и размахивал над головой руками. Вдохновение долго не приходило, но Грохотун притащил его силой, подбадривая пинками.
Наконец, просияв, робот радостно взвыл:
– Эй, совесть, ты слышишь меня? Я придумал стишок!
– Читай! – крикнула Василиса.
И Грохотун, не удивляясь, что у совести изменился голос, продекламировал:
– Ну как, добренький стишок? – спросил робот.
– Грохотун, ты неисправим! Я, твоя совесть, разочаровалась в тебе и ухожу навсегда! – сказала Василиса.
– Эй, совесть, подожди! Ты уйдешь, а я так и буду здесь висеть? – перепугался робот.
Пожалев его, Баюн привел в действие мотор, и трос опустил Грохотуна на землю.
– Совесть! Ты где? Ну, попадись ты мне! Эй, ты меня слышишь? А ну, иди сюда! – угрожающе завопил робот, как только ему удалось выпутаться из каната.
Но совесть не отвечала, и Грохотун решил, что она ушла. С неба спикировал попугай и уселся роботу на правый рог. К сожалению, попугай пропустил забавную сцену с канатом: в противном случае у него появилось бы чем дразнить великана до конца жизни.
– Ку-ку, а вот и я! Что ты делаешь, Грохотун? – спросила птица.
– Я вопю! – ответил Грохотун.
– «Вопю»? Такого слова нет!
– Зато смысл есть. А если смысл есть, то и слово будет! – не смутился робот.
– С кем ты разговариваешь, сам с собой? – спросил попугай.
– Нет, с совестью!
– С совестью? Ну ты даешь! Никогда не предполагал, что она у тебя есть! – изумился попугай.
– Я и сам не предполагал! Ну и классно же она дерется, скажу я тебе! Вся в меня! – сказал Грохотун.
Он снял с треноги лазерный пулемет, повернулся и отправился в «Звездный странник». Приключений на сегодня ему было более чем достаточно.
Тем временем, не снимая покрытого планетной пылью скафандра, Василиса поднялась на пневмолифте в рубку. Когда дверцы лифта открылись, капитан Крокс нетерпеливо повернулся на звук.
– Опять автоматика барахлит! Пора заменять ремонтных роботов! – буркнул он недовольно.
Пират вернулся было к компьютеру, как вдруг рядом зазвенел знакомый девичий голос:
– А вот и я! Вы волновались о нас, капитан? Не правда ли? Ведь именно поэтому вы так кричали на Баюна?
Пират вздрогнул и резко поднял голову. Окинув взглядом рубку, он убедился, что в ней никого нет.
– Ну вот, она мне уже мерещится! Что за наваждение! Глупая груда стали, забудь все надежды!
– Какие надежды, капитан? – тихо спросил голос.
На этот раз Крокс не стал даже оборачиваться. Должно быть, ему нравилось говорить с миражем.
– Надежды на любовь, на ее любовь, – сказал он с горечью.
Невидимый голос чуть дрогнул:
– Любовь? А она вам нужна?
– Любовь – это словно новая жизнь, – объяснил пират. – Василиса всегда такая веселая, а я давно утратил способность радоваться и только рядом с ней вспоминаю, что это такое. Все больше и больше я становлюсь машиной, бездушным киборгом, а что отличает меня, допустим, от Грохотуна? Только способность любить и страдать.
Неожиданно капитан умолк, человеческая половина его рта горько дернулась, и он стукнул себя кулаком по ладони.
– Я совсем спятил, если разговариваю сам с собой!
– Нет… подождите, капитан! Допустите хоть на минуту, что она тоже вас любит? Что тогда? Однажды вы подарили ей всю Вселенную, все эти звезды, когда вытащили ее с песчаной планеты, – вновь услышал капитан знакомый голос, которым звенел, казалось, сам воздух.
Но не успел он ничего ответить призраку, как дверцы лифта вновь разъехались и оттуда выскочила Лависса.
– Где она? Она здесь была? – завопила девочка, с подозрением осматриваясь.
– Кто «она»?
– Да невидимая Василиса!
– Невидима я?
– А я о чем говорю? На этой планете такая дурацкая пыль! Если примагнитится к скафандру, лучи проходят насквозь и человека не видно! – выпалила Лависса.
Крокс озадаченно уставился на девочку, а она, словно почувствовав что-то, пытливо спросила:
– Вы ни с кем не разговаривали? Точно? И странного ничего не происходило?
В пирате словно поднялась и опала огромная волна. Ему вдруг сложно стало усидеть на месте, и он решительно встал. Больше всего в эту минуту ему хотелось вновь остаться наедине с тем голосом.