Серебро, ранее идущее в крестьянский карман, полилось в казну молодого лорда. Поначалу ударило лишь по карманам тех, кто жил с пряжи, но на следующий год дошла очередь и до ткачей.
Новая машина Маррвела уже не сучила нитки — она ткала сукно. К концу года таких машин у него стало пять, и они проглотили девять десятых всей шерсти, что произвел край.
На следующий год отцу Шарка стало нелегко прокормить семью, после чего два его сына были схвачены охраной при попытке поджога мануфактуры Маррвела и угодили на железные рудники.
Старший сгорел там через два года, а Шарк вышел через шесть, и, затянув пояс потуже, набросив на плечи латанный-перелатанный плащ, пришел наниматься на фабрику Маррвела.
К этому моменту лорд (уже не столь молодой) механизировал все, за одним исключением. Он, несмотря на все старания, не сумел механизировать овец и пастухов. Машины чесали шерсть, очищали, красили, сучили пряжу и ткали сукно, но научиться есть траву и обрастать шерстью так и не смогли.
Те счастливчики, которым удалось наняться на одну из трех мануфактур Маррвела, занимались обслуживанием механизмов. Машинам не требовались тысячи человеческих рук — большая часть населения края оказалась без средств к существованию. Здесь остались только фабрики и бесконечные пастбища. Овцам не нужны лишние пастухи, как и машинам помощники.
Некоторые до последнего пытались цепляться за свои жалкие наделы, надеясь выжить с этих огородов, окруженных пастбищами. Таких выдавливали беспощадно — травили колодцы во дворах, запускали овец на поле, избивали в темных переулках руками нанятых бродяг. Другие пытались разводить овец самостоятельно, но их быстро убеждали отказаться от такой затеи — все частные пастбища одно за другим прибирал к рукам лорд Марвелл, или один из аристократов помельче, немедленно огораживая свои новые территории. Трудно разводить овец, не имея возможности подойти к водопою, а еще труднее, если попив водички, они вдруг дружно умирают.
Обнищавшие люди перебирались в города, где, поселившись в рабочем бараке, по двенадцать-шестнадцать часов в день стояли у рычагов бездушных и беспощадных машин. Рисковые подавались в переселенцы — перебирались на опасные земли Аниболиса, отбивать землю у вороватых и опасных раттаков. Мужчины массово записывались на армейскую каторгу — нескончаемая война требовала много жертв.
За несколько лет край обезлюдел — лишь бесчисленные отары овец, обнищавшие работяги и свежие могилы тех, кто не пережил поступь "Молниеносного прогресса".
Раньше, до Энжера, остров Шарка ежегодно отдавал жрецам Темного одного юношу, и одну девушку — традиционная жертва. И выплачивал десятину от всех доходов.
Прогресс сожрал тысячи жизней и превратил простых трудяг в нищих.
В краю ткачей резко упал сбор подушной подати — не с кого стало брать. Но Маррвела это не огорчило — доход от мануфактур многократно перекрывал потери. Несколько лендлордов, прибравших к рукам все пастбища, тоже ничуть не жаловались на уменьшение населения.
Шарка на мануфактуру не взяли. Желающих и без него хватало — управляющему не хотелось допускать к машинам несостоявшегося саботажника.
С каторги Шарк вернулся другим человеком. И этот новый человек относился к законам не столь уважительно, как старый. А еще точнее — он ненавидел законы, позволившие его безнаказанно ограбить.
Раз закон бессилен, надо брать дело в свои руки.
Шарк сколотил ватагу из таких же отчаянных парней как сам, и понеслось. Горели усадьбы лендлордов, вырезались овечьи отары, на мануфактурах пришлось увеличить число охранников из-за постоянных угроз диверсий. Маррвел вызвал из города роту солдат, и те сумели прижать разбойников, ополовинив шайку, но уже через месяц она разрослась вдвое больше прежнего.
Тех, кому нечего было терять, сейчас хватало, и многие из них были не прочь пойти под руку Шарка. А те, кто не готов был к такому, охотно предоставляли бунтовщикам убежище.
Растолстевший Маррвел трясся в окружении охраны и слуг, опасаясь налета на свой родовой замок. Он ежедневно требовал прислать солдат, но город отмалчивался — вся армия на войне, а "шарков" на острове развелось слишком много. Жалкому гарнизону везде не поспеть.
Но беда к Маррвелу подкралась не со стороны Шарка.
Беду принесла машина.
Лопнувшая доска станины толкнула в бедро подростка — потеряв равновесие, он неудачно взмахнул рукой. Миг, и кисть попала меж шестеренок — еще миг, и мальчуган остался калекой.
Мастер, услышав крик и заметив, что машина остановилась, прибежал на место происшествия одним из первых. Он не стал разбираться в случившемся, тут же обрушившись с криком на пострадавшего паренька, обвиняя его в порче машины. Это была его первая ошибка. Вторая ошибка — он осмелился замахнуться рукой, с явным намерением отвесить покалеченному оплеуху. Третья ошибка — он не обратил внимания на то, что среди рабочих, хлопотавших над подростком, были его мать и два брата. Ну а четвертая — слишком близко стоял к другой машине, продолжавшей работать.
Крики мастера, перемалываемого равнодушными шестернями, еще не успели затихнуть, как к ним присоединился целый хор — под сукновальный пресс отправился второй мастер, в топку паровой машины угодили два стражника, третьего повесили в воротах. Остальные, осознав, что пятисотенную толпу разъяренных пролетариев им не удержать, побросали свои примитивные мушкеты и резво разбежались кто куда. Благодаря этому толпа без помех разорвала в клочья управляющего, выбравшегося на крыльцо конторы посмотреть на источник шума, после чего весь полученный материал отправила в утробу прядильной машины.
Через четыре часа толпа, разросшаяся до тысячи человек, вооруженная мушкетами охраны, дубинами и обломками машин, добралась до второй мануфактуры, вобрав в себя ее рабочих. Еще через час бунтовщики разгромили склады у пристани, утопили две баржи и подожгли пароход.
Вечером толпа, наконец, добралась до замка Маррвела. Лорд горько пожалел о том, что, следуя новым веяниям, снес древние стены, сменив их на ажурные сооружения. С эстетической точки зрения замена великолепная, но вот отсидеться за этой мишурой не получилось.
Толстяка облили дегтем, обваляли в шерсти, подвесили в воротах на цепи и подожгли. По соседству пристроили его избитых родственников и изнасилованных родственниц.
К вечеру следующего дня бунт охватил весь край.
К полудню третьего дня бунтовщики ворвались в город, вооружились винтовками, захваченными на оружейной мануфактуре, разогнали роту солдат и сожгли губернатора в пароходной топке. И наступил миг, когда толпа вдруг задумалась — а что же делать дальше?
До этого момента толпа в руководстве не нуждалась. Люди делали то, что хотели делать — их желания были одинаковы и в корректировке не нуждались. Стихийных вожаков хватало лишь на одно — указывать направление, в котором надо продвигаться. Но теперь они разгромили в округе все мануфактуры, перевешали всех лордов в главе с губернатором, разогнали всех солдат и стражу. Бунт не имел возможности для дальнейшего развития — непонятно, куда идти дальше.
Что делать дальше? На этот вопрос без руководства ответить было трудно…
Вот тут-то из своего убежища вылез Шарк. Момент был как никогда удачным — толпа нуждалась в герое, способном повести ее дальше. Романтический ореол мученика, пострадавшего за народ, слава борца с машинами и лордами, организаторские способности, природная смекалка и наглость — все это пришлось как нельзя кстати.
Первым делом Шарк остановил разрушение оружейных мануфактур — поставил народ к машинам, делать винтовки уже для себя.
Через пять дней бунт охватил весь остров.
Еще через неделю пароходы, набитые бунтовщиками, переправились через пролив. Взбунтовавшаяся чернь, вооруженная винтовками Энжера (у которых в спешке даже приклады не успели начисто обстругать), двинулась на штурм артиллерийских мастерских.
К вечеру у бунтовщиков появилась своя современная артиллерия — две четырехдюймовые гаубицы (без снарядов).