— Да, правильно, сделай, — сказал Агеев и отдал паспорт. — Завтра увидимся?
— Может быть, и сегодня ещё, кто знает. Пока.
— Пока.
Мельников шагал к шоссе не спеша, наслаждаясь дождиком точно так же, как час назад нормальные люди радовались его отсутствию. Он любил непогоду. Любил растерянность, гнев и страх на лицах людей, хотя по природе не был злым человеком. В начале одиннадцатого он припарковал служебное БМВ около своего подъезда, хотя обычно пользовался автостоянкой. У него просто не было сил тащиться пешком сто пятьдесят метров. Хотелось душа, кофе, скандала с кем-нибудь, сна в течении двадцати часов и смерти всех тех, с кем он пообщался сегодня, кроме Кристины. Выйдя из лифта, он услыхал телефонные звонки за дверью своей квартиры. Засуетился, злясь, уронил ключи, перепутал их, провозился с замками дольше обычного. Телефон всё не умолкал. Взяв, наконец, трубку и сказав; «Да», он услышал приятный мягкий уверенный мужской голос:
— Здравствуйте. Это Игорь?
— Здравствуйте. Это Игорь.
— Вас беспокоит Юрий Семёнович.
— А! Баранов?
— Да.
— И что вам угодно?
— Мне бы хотелось встретиться с вами завтра. Выбор места и времени оставляю за вами, чтоб вы могли чувствовать себя в безопасности. Будет лучше, если придёте один.
— Я всегда и всюду чувствую себя в безопасности. Александровский сад, половина одиннадцатого утра. Устраивает?
— Конечно.
— Одно условие. Не тревожьте Кристину.
— Это подруга Ольги? А мне нет смысла её тревожить. Вы из неё, я уверен, выбили абсолютно всё, что имеет какое-то отношение к делу. Если эта информация ценная, то мне уже не угнаться за вами в поисках Ольги, как бы я ни старался. Однако, думаю, что Кристина ни чем вам особо не помогла. Иначе бы вы сейчас бегали по её наводкам.
— Тогда второе условие. Объясните, откуда вы столько знаете?
— От Руденко. Он сообщил мне, что вы отправились разговаривать с сутенёрами проститутки, которую взял Юсупов. Мои помощники моментально связались с бандитами, крышующими сутенёров центральных улиц. И всё про Борю узнали. Легко было догадаться, что вы отправились в ОВД «Смоленский». Прибыв туда, мои люди увидели там машину Бориса, номер которой был известен им от бандитов.
— Ясно. Скажите, а Боря жив?
— Не знаю. Не спрашивал. А какая разница?
— Никакой. Приятных вам сновидений.
Баранов положил трубку. Мельников закурил. Потом позвонил Агееву.
— Это Игорь.
— Чего тебе?
— Я хотел спросить, как дела? Наружка уже стоит?
Агеев тихо вздохнул и тихо сказал:
— Принято решение обойтись без наружки.
— А почему?
— Потому, что Ольга мертва. Это совершенно понятно всем, кроме одного человека. Его фамилия начинается с буквы «М».
— Ну да, я — чудак на эту самую букву, — согласился Мельников, выдыхая дым к потолку, — пора мне это признать. К телефону тоже не подключились?
— Телефон слушаем.
— С какой целью? Ждёте звонка из ада? Чтоб поинтересоваться, на каком масле вас будут жарить?
— Игорь, я уже лёг. У тебя ещё ко мне есть вопросы?
— Мне только что Баранов звонил.
— Это интересно. Зачем?
— Предложил мне встретиться.
— Где? Когда?
— Завтра. В десять тридцать. Александровский сад.
— Хорошо. Спасибо, что позвонил.
— Не за что. До завтра.
Положив трубку, Мельников глянул в зеркало — убедиться, что он, вопреки всему, ещё сохраняет некоторые признаки живой плоти, и побежал на кухню. Там он достал из холодильника бутылку «Смирновки», плеснул в стакан грамм сто пятьдесят, вдавил их в себя, съел яблоко, хорошенько умылся в ванной, вынул из сейфа две запасные обоймы, и положив их в карман, с не бодрым лицом покинул своё жилище. Возле его машины тёрлись какие-то сорванцы. При виде оперативника они скрылись. Пристально оглядевшись, Мельников сел за руль, завёл двигатель, включил фары, и, провожаемый песней «Дым сигарет с ментолом», звучавшей из припаркованной рядом «Шкоды» двинул на Ярославку без спецсигналов, чтоб ненароком не оказаться в поле внимания тех, кто мог потом поинтересоваться, куда он так торопился. Глаза у него слипались. Свет встречных фар причинял им боль — так сильно они были воспалены потребностью в отдыхе. Мельников совершенно не представлял, как он будет бороться со сном всю ночь, а потом целый день работать. Водители, делившие с ним дорогу, вели себя как бараны, на его взгляд. Но, матеря их, он краем сознания понимал — не ему, больному, судить здоровых за то, что им жизнь ещё не обрыдла.