Потом я встречалась с ассистентом кафедры органической химии, вызывавшим у меня восхищение. С тех пор как я провела последний день рядом с отцом, я никогда не сталкивалась со столь привлекательным мужчиной, который к тому же был ко мне неравнодушен. Этот парень был воплощением всего, о чем может мечтать женщина, но тот единственный раз, когда мы наслаждались нашей близостью, я услышала о сексе что-то похожее на те слова, которые Белая Королева сказала Алисе: «Мармелад иногда есть, а иногда его нет». – Парень мне заявил, что иногда мы будем заниматься сексом, а иногда нет, хотя я подозреваю, что он имел в виду то же, что и Белая Королева: «Мармелад можно есть вчера и завтра. А сегодня – это не вчера и не завтра». Результат: сегодня никогда не бывает вчера или завтра, поэтому мармелада никогда не было. Совсем никакого мармелада. Никакого секса.
Через три месяца, придя в полное отчаяние, я оставила ассистента-красавчика. Он обладал абсолютной властью надо мной, теперь я это хорошо понимаю. А я всегда считала, что нет ничего опаснее абсолютной власти, может, только абсолютный идиотизм или их сочетание – как было в моем случае. В результате – грандиозная катастрофа. Я хорошо сделала, что оставила его. А мой несостоявшийся бойфренд не слишком преуспел в научной карьере. Он еще долго был ассистентом в университете и время от времени подрабатывал в качестве модели. Как-то я видела его на плакате рекламирующем аспирин.
Сейчас на меня смотрит Амадор и подмигивает мне. Я нервничаю, не знаю, как лучше сесть и стоит ли скрещивать ноги. Я отмечаю пугающее ощущение неуверенности, как будто муравей поднимается от моих ляжек к горлу. Волнистые волосы Амадора собраны в косичку, с которой стекает вода. Он вышел из ванной в своей квартире и, вероятно, сейчас раздет, но я не могу заставить себя отвести взгляд от его лица.
– Что с тобой? – Амадор подходит ко мне почти вплотную. – Неужели хочешь сказать, что ты расистка?
– Да, расистка. Но, конечно, в хорошем смысле.
Глава 20
– Ты переспала с… цыганом? – спрашивает Гадор. У нее такое выражение лица, будто я ей только что сообщила, что занималась сексом в похоронном бюро с останками вздутой туши кита, которую вчера выбросило на западный пляж. – С настоящим цыганом?
– В общем, да. Пожалуй.
– Но… Кандела… это же цыган! Цыган всегда цыган! – настаивает Гадор.
– Гадор, это же от него не зависит, – бормочу я, как бы оправдываясь.
Я ей перечисляю различные доводы, однако, похоже, они не слишком меняют взгляды моей сестры.
– Дело, конечно, твое, но я тебя не понимаю. Ты накликаешь беду. Все цыгане занимаются переправкой наркотиков.
– Не все, Гадор.
– Но многие.
– Может, некоторые, но не все. – Меня начинают раздражать предрассудки Гадор. – И потом, он очень воспитанный, понимаешь? Они кочующий народ со всеми вытекающими последствиями: всегда торговали тем, что требовало время. Вчера это были мулы, а сегодня наркотики, а завтра чипы для компьютеров, кто знает? Они приспосабливаются к реальности, и это не их вина. А Амадор – не перевозчик наркотиков, он бизнесмен, чтобы ты знала. И олимпийский чемпион.
– Олимпийский чемпион? В чем, в упражнениях на двухметровой кровати?
– В беге на сто десять метров с препятствиями, – отвечаю я с нескрываемой гордостью.
– Брось, не морочь мне голову, Кандела. – Совсем обессилев, Гадор садится на кровать, не сводя глаз с колыбели, в которой лежит Рубен. – Кто в это поверит?
– Не хочешь – не верь, мне все равно. В любом случае, он цыган, но этот факт не помешает мне наслаждаться, – заявляю я.
– Как ты можешь? – Гадор задумчиво переводит взгляд на меня. Она говорит очень тихим голосом и двигается как будто через силу. Возможно, это послеродовое осложнение, отягощенное депрессией.
– Звонят в дверь. – Я выхожу на цыпочках в коридор и оставляю дверь нашей спальни прикрытой, потом просовываю голову обратно и говорю: – Правда, Гадор, он невероятный парень. Это что-то дикое. Когда мы познакомились, я считала, что кое-что знаю о сексе, а потом поняла, что я просто воплощение невинности.
Я и предположить не могла, что на земле остались такие мужчины. А цыгане… что говорить… я не подозревала, что они настоящие мужчины.
Гадор явно собирается заплакать.
– Значит, все, кроме меня, думают об одном? – кричит она мне с яростью, и я путаюсь, что она разбудила ребенка.
Бедная сестренка, с тех пор как я ей рассказала, что ее муж оказался отцом еще одного Рубена, она стала более нервной, чем обычно.
Открыв дверь, я вижу на пороге Виктора и сразу радуюсь, что Паула весь день проводит в школе, а Рубен Первый живет в царстве, которое еще имеет малое отношение к нашему миру. Если бы это было не так, оба создания были бы вынуждены созерцать своего отца, вырядившегося, как на карнавал, в джинсы «Левис» на семь размеров меньше, чем необходимо, которые страшно тянут, но, видимо, по его мнению, придают ему сексуальный вид. На нем футболка с изображением лица серьезного и бородатого мужчины, напоминающего Иисуса Христа. Черная надпись оповещает: «Разыскивается за вознаграждение Иисус из Назарета, галилеянин, тридцать три года, смуглая кожа, борода и волосы, как у хиппи, шрамы на руках и ногах. Ходит в сопровождении больных проказой и нищих, с ним шайка из двенадцати лиц неопределенных занятий. Смущает народ фразами типа „Возлюбите ближнего своего" и „Простите своих врагов". Если его встретите… следуйте его примеру». Мне требуется некоторое время, чтобы прочесть текст на рубашке Виктора, а он тем временем почесывается и несколько раз произносит: «Привет, э-э-э, привет». Затем я раздумываю буквально одну секунду – потому что это максимальное время, которое я позволяю себе размышлять над некоторыми вопросами – например, мне никак не удается припомнить, какая была фамилия у Господа нашего Иисуса Христа. Святой Иосиф, его приемный отец, должен был передать ему какую-то фамилию, но я ее не знаю. В этом смысле Христос подобен Шер:[11] похоже, им удалось стать повсеместно известными только по своему первому имени.
Вероятно, задумка с футболкой – это стратегический ход, чтобы смягчить нас, напомнив, что не по-христиански выцарапывать людям глаза, особенно тому, кто был преданным свояком, зятем, мужем внучки и племянницы, единственным представителем сильного пола, который в течение многих лет переступал порог этого дома, если не считать Кармину, которая очень сильно на мужчину смахивает, но не является им по своей сексуальной ориентации. Но меня не проймешь: я набираю в грудь побольше воздуха и заявляю, что, если мне придется смешать мужчину с грязью, для того чтобы поставить Виктора на место, я это сделаю без всяких колебаний.
– Тебе не стыдно снова появляться на пороге этого дома? – вопрошаю я у него с негодованием. Заметно, что в последние дни Виктор посвежел. Он смотрит на меня с покорностью сконфуженного преступника. Должно быть, на него оказывает влияние текст на футболке, который он наверняка считает удачным переложением Библии.
– Я хочу видеть своего сына, – униженно бормочет он.
– Мы пришлем тебе видеозапись, – говорю я и собираюсь закрыть дверь.
– Подожди, Кандела! – Он пытается мне помешать, и в результате я защемляю ему пальцы правой руки.
– Видишь, что произошло из-за твоего упрямства.
– Я хочу увидеть своего мальчишку… – говорит он, облизывая один за другим пальцы пораненной руки. – Я его отец и имею право.
– Поговори с Эдгаром, он адвокат Гадор и знает, что решил судья. Впрочем, я помогу тебе сэкономить на звонке, ведь твой мобильный слишком дорого тебе обходится: судья решил, что ты можешь приходить один раз в три месяца. Если бы ты не был извращенцем, мог бы чаще видеть своих детей. Семейным судьям не нравятся распутные отцы, они разумно полагают, что такие отцы плохо влияют на детей.