«Если так пойдет, — проворчал себе под нос Михаил, — осенью здесь будут. Что ж, видно, тому «надлежит быть», сказано ведь в Евангелии от Луки: «…придут на тебя дни, когда враги обложат тебя окопами, и окружат тебя, и стеснят тебя отовсюду, и разорят тебя, и побьют детей твоих в тебе, и не оставят в тебе камня на камне…», но и это еще не конец».
Отец Михаил спустился по выжженным солнцем серым ступенькам. Куда теперь идти, он и не думал, ноги сами повели его к храму.
Жара — наверное, поэтому и сил нет. Во рту пересохло и вкус какой-то противный. В груди и горле тугой комок, сдавило все. Сейчас квасу бы выпить, да где его возьмешь? Матушки больше нет, и его самого дней десять дома не было. Хозяйство в запустении. Впрочем, ничего теперь не имело значения.
Вот и она, беленькая, с синим шатром на колокольне под золотой луковкой, красавица. И крест сияет на фоне неба голубого, дрожит от марева. Два деревца рядом, как братцы из сказки, стоят, заколдованные. Только те кленами стали, а эти топольки. Образ над входом. Дверь отперта, и внутри, наверное, никого.
Отец Михаил не пошел сразу в свой храм — отправился вокруг него, зашел на кладбище. Здесь он провожал в последний путь сельчан из своей паствы. Все реже. Все чаще вместо крестов над могилами звезды появляются. За последний год двое стариков, остальные не исповедовались, не отпевались. Он перекрестился и произнес молитву за их нераскаявшиеся души.
Родных могил у него тут не было. Жена похоронена в Калинине. А ведь хотела лежать здесь. Болела — все отказывалась в больницу ехать, хотя врач и настаивал. Когда согласилась, уж поздно было. Стоило ли везти!..
Отец Михаил опять помолился за упокой благоверной и пошел прочь с деревенского кладбища. Задержался у склепа помещика, отстроившего Ворожеевский храм. Грешник был, говорят. Отмолиться хотел, икону пожертвовал чудесную. Дорогу себе к ней и после смерти оставил. Раньше люди верили, многие к светлому образу в беде и болезнях шли. Многим она помогала, Пресвятая Богородица. Протопоп перекрестился и быстрым шагом покинул печальный погост.
Обогнув храм, отец Михаил вошел в него. Гулкое шарканье ступней, такой звук шагов только в пустой церкви бывает, особенный. Потом он молился, стоя на коленях. Сначала перед образом Спасителя, потом перед чудесной иконой Божьей Матери. Долго стоял, не чувствуя больше усталости, о чем молил — для всех тайной останется.
Когда встал с колен, дверь скрипнула. Отец Михаил знал, кто вошел.
— Приехал, отец наш, слава тебе, Господи.
К благословению протоиерея спешили отец Николай и дьякон Антон Посохов. Конечно, они зашли сюда не просто так, оповещены уже о приезде его. В деревне ничего скрыть нельзя. Куда ни пойди, что ни сделай, всем людям известно становится.
Получив благословение, остановились в ожидании. Что он мог сказать им? Все заготовленные ранее слова вылетели из памяти.
— Готовьтесь, братья мои. Ничего поделать нельзя.
Отец Николай смолчал, только потупил взор. Дьяк не выдержал:
— Что ж это делается, отец Михаил? Ведь враг на нас идет. Церковь сделала обращение к людям. Мы все вместе должны быть. И в такой час последние ростки веры глушить? Что ж это делается?
— Значит, тому «надлежит быть», — ответил протопоп.
— А что с храмом станет? Протопоп только плечами пожал, зато
ответил отец Николай:
— Будто не знаешь, Антон. Чего пустое-то спрашиваешь? Все это изымут, — он обвел по кругу широким жестом правой руки, обернувшись на месте. — А в храме склад будет, или клуб, или чего похуже, конюшню здесь сделают, прости меня, Господи.
Отец Николай перекрестился и с тоской оглядел расписанные стены, иконостас.
— Пойдемте, дети мои, — печально произнес протоиерей, — тому «надлежит быть».
Отец Михаил повернулся и медленно побрел к выходу, но через несколько шагов силы снова покинули его. Он пошатнулся, сделал шаг в сторону и тяжело оперся на урну для пожертвований «на общую свечу». Другой рукой схватился за широкую грудь.
— Что с тобой, отец Михаил?! — испуганно крикнул Николай, и оба они с дьяконом поспешили на помощь.