И вот муки прекратились. Бесследно исчезли… как и все прочие ощущения. Больше Криницкому желать было нечего, а то, что он получил — вполне устраивало. Никакой боли, никакого движения, никаких звуков. Наверное, нечто подобное ощущает муха, влипнув во что-то вязкое и мягкое. В мед, например. Нет в янтарь.
Хотя, что такое «муха», «янтарь» и «мед»? Просто слова… явления из другого мира, полного боли и суеты. Здесь, среди абсолютного, безупречного покоя они не значили ровным счетом ни-че-го.
И Криницкий не имел ничего против! Какое там — он готов был пребывать в своем нынешнем состоянии хоть целую вечность. Каковая, собственно, его и ждала… думал он. Но тогда почему звучит этот голос? Почему пытается вырвать Илью из долгожданного безмолвия и покоя. Из сладостного забытья, из блаженства… сна? Всего лишь сна?!
— Просыпайся-вставай-просыпайся-вставай…
Мысли зашевелились медленно, с неохотой. Но вынуждены были приняться за работу — хотя бы за этот нечаянный вопрос. За ним и другой последовал: кто, да с такой настойчивостью пытается его разбудить?
— Просыпа-а-айся… вста-а-ава-а-ай…
Мама — чтобы сонный Илюша собирался в детский сад или школу? Сосед по общаге — перебрал, мол, вчера, а скоро на пары идти? Вернее соседка… или собутыльник… нет, скорее, собутыльница в более зрелом возрасте? Но при похожих обстоятельствах: перебрали-де вчера. Или жена?
Хотя… что за чушь лезет в голову — Криницкий аж сам на себя рассердился. Жена сроду не утруждала себя попытками его разбудить. Будильник, мол, есть. И какая к чертям собачьим соседка по общаге? Ведь девушкам и парням запрещалось ночевать в одной комнате… вроде бы. И это точно не могла быть мать, ибо Илья вспомнил более чем точно: школу он давно закончил, не говоря уж про детский садик. А собутыльница… ну не бывало у его пьющих приятельниц и коллег таких мягких приятных голосов. За что зеленому змию отдельное спасибо.
И если уж на то пошло, произносил голос другое:
— Вселяйся! Оживай! Поднимайся!
Криницкий просто ослышался поначалу.
— Ну, вселяйся же! И оживай! — а принадлежал голос, как сумел вспомнить Илья, колдунье Вуламаре, — я сделала все, что смогла. А дальше… только ты сам.
«Только сам!» — мысленно (а как же еще, теперь-то?) повторил бывший актер. Хоть и не понимал, что именно от него требовалось, но с этой мыслью и под настойчивые призывы колдуньи блаженное забытье внезапно сменилось решимостью. А мир снова наполнился ощущениями, звуками, светом. И картинками… нет, скорее, эпизодами. Что сменялись с калейдоскопической быстротой.
Вот он (он?) прорезает толщу воздуха, прорываясь через встречные ветра на огромной высоте. Рвется навстречу такому же, как он… такому же исполину… ящеру с кожистыми крыльями и покрытому чешуей. Рвется в бой. Огненное дыхание ящера-противника обжигает… огромные когти оставляют в чешуе кровавые полосы — глубокие раны. На сей раз, противник оказался сильнее, а сам он постарел, ослабел. И потому, после короткой схватки уже не летит, но камнем падает навстречу земле. Чтобы никогда больше не подняться.
Вот он, Илюша, воспаряет в воздух… точнее, его поднимают руки огромного существа, которое называется Мама. Другое огромное существо — Папа — стоит рядом. И, улыбаясь, посмеиваясь, что-то говорит и тоже протягивает к нему руки. А Илюша и рад сам и посмеяться, и поговорить в ответ. Тем более, настроение хорошее, он предвкушает приятное занятие: сейчас его будут… кормить! Но ни смеяться, ни разговаривать Илюша еще не умеет. Только гукает. А потом он почувствовал, что ему мокро — и заплакал. Уж плакать-то он научился в первые мгновения жизни.
Вот он, могучий крылатый хищник, раскинув крылья, снижается над зеленеющим лугом. И пасущаяся на нем живность в панике разбегается, не желая стать обедом. Но какая-то рогатая зверушка бежала недостаточно быстро. Оказалась слишком медлительной… слишком крупной. Ее-то он и подхватывает на лету лапами. Чтобы отнести в пещеру — к самке и голодающим детенышам.
Вот Илья вприпрыжку сбегает со школьного крыльца. И догоняет впереди идущего одноклассника. А догнав — ударяет его портфелем. Не со зла. Просто считает, что это весело. Но одноклассник думает иначе. Возмущенно вскричав и чуть ли не плача, он ударяет Илью в ответ. Кулаком. И в нос. Бежит кровь, но Илья ее будто не замечает. Он тоже сердит. И теперь сам лезет в драку. Бьет по-настоящему.
Вот он нарезает круги в безоблачном голубом небе. И все сближается с приглянувшейся самкой. Он не один — вокруг во множестве кружатся его собратья, такие же крылатые, такие же прекрасные в своей чешуе, с когтистыми лапами и могучими хвостами. Весна ведь! Пора любви… и продолжения рода. Никакого стеснения: такие же пары образуются, везде, куда бы он ни обращал свой взор. Самец и самка сближаются, чтобы слиться, наконец, прямо в воздухе.