Мы, новички, уже знали это. Нас обучили такой тактике, и мы знакомились с ней во время полевых учений. Но чтобы действительно понять сноровку немцев, нам потребовалось нечто большее, чем тактические занятия. Через два дня после отступления из Эль-Адема в холмистой местности к западу от Бир-эль-Губи мой передовой отряд из четырех танков обогнал батальон и поднялся на склон холма, чтобы осмотреть территорию за этой естественной преградой. Внезапно наш левый «Крусейдер» (А-13 капрала Пиза) заметил два немецких Т-II, пытавшихся скрыться от нас. Самым уязвимым местом танка является корма. Мы не могли упустить такой возможности и бросились за немцами, как псы за лисицами. Вверх и через гребень холма! Едва мы спустились на сотню футов вниз по его противоположному склону, два наших танка были подбиты и потеряли траки. Экипажи сильно обгорели. Пока мы снимали их с брони, снаряды из вольфрамовой стали шлепали по неподвижным корпусам, словно градины в бурю. Мой танк был прошит насквозь в нескольких местах, но оставался на ходу. Мы даже не увидели «Восемь-восемь», обстрелявшую нас. Быстро развернувшись и бросив на песчаном склоне подбитый «Крусейдер» и дымившийся «Хони», уцелевшие машины моего отряда «захромали» прямиком в ремонтную часть. Посмотрев назад, я увидел командира Т-II на башне танка. Он махал нам рукой на прощание.
Следующие пять дней наши полки и эскадроны вели бои, которые позже были названы историками «битвой при Эль-Адеме». Для нас эта битва выглядела как несколько изолированных, непонятных и незавершенных стычек. Нам приказали сформировать бригаду и занять позицию, которую враг намеревался атаковать в ближайшее время. Мы на предельной скорости помчались в заданную точку и заняли ее. Но враг не появился. Несколько часов мы жарились на солнцепеке и окапывались за линией холмов вместе с другими эскадронами, прикрывавшими фланги. Машины из штаба и эшелона «Б» гоняли в тыл и обратно. Внезапно в наушниках прозвучал приказ отходить на соседнюю высоту, потому что немецкие колонны быстрым маршем заходили к нам в тыл. Мы в безумной суматохе оставили позицию, примчались к новой высоте и снова оказались в гордом одиночестве.
Вот типичный четвертый день отступления, реконструированный по записям моего дневника:
— Джама-один вызывает всех Джама. Друзья сообщили о вражеских танках. Код четыре-ноль. Приближаются с юго-запада на расстоянии код три-ноль-ноль-ноль.
Голос капитана в наушниках едва прорывается через треск помех. «Друзьями» он называет наш передовой заслон.
— Приказываю. Третьему (он имеет в виду мой отряд) взять широкий обзор, но не высовываться, пока все машины не выйдут на линию. Остальным повторять мои маневры. Теперь вперед! И слушайте приказы! До связи.
Наш отряд из четырех машин (только что вернувшихся из ремонтной части) выдвигается в направлении противника. Полдень. Жаркое марево снижает видимость до тысячи ярдов. Мы перебираемся через первую линию холмов и рассредотачиваемся с интервалами в триста ярдов — один танк впереди, два на флангах, четвертый страхует. Позади, в пятистах ярдах от нас, капитан Маккоги готовит эскадрон к атаке. Сам он в центре тыловой группы. Через наушники я слышу, как он руководит отрядами и рапортует в полк о том, что впереди видны бронемашины. Мы не знали тогда, что немцы прослушивали наши переговоры. Они использовали на передовой грузовики с пеленгаторами, а их радисты понимали английский не хуже нас и определяли по голосам не только наших командиров эскадронов, но и командиров отрядов. Естественно, они сообщили о наших маневрах той колонне «панцеров», которая двигались на нас. Из штаба нашего батальона пришел приказ: врага остановить любой ценой.