Пинкстер жил недалеко от Блетчингли в графстве Суррей. В течение нескольких лет при посредстве трех жен и шести дизайнеров старое поместье претерпело полное обновление. Для размещения своей коллекции Пинкстер даже построил небольшую галерею.
У длинного «мерседеса», припаркованного рядом с домом, ждал Алан Пинкстер, явно взволнованный.
– Вы из полиции? – резко спросил он.
– Да, – так же резко ответил Оксби и показал удостоверение.
Пинкстер был воплощенной силой: жесткий рот, темные глаза устремлены прямо на собеседника. Каштановые волосы тщательно уложены, а сам он подтянут и дорого одет.
– Я хочу, чтобы выродок, который сделал это, заплатил, – злобно произнес Пинкстер.
– Сколько? – поинтересовался Оксби.
– Я серьезно. Я хочу, чтобы его наказали. Жестоко наказали, а потом упрятали надолго.
– Действительно, это довольно высокая цена, – согласился Оксби.
Пинкстер повел Оксби в галерею. Когда два года назад Алан Пинкстер официально открывал ее, он устроил большое празднество. По всем подсчетам, затея была грандиозной, с палатками, ледяными скульптурами, столами яств и дорогими винами. Репортаж о празднестве передавался по Би-би-си и Си-эн-эн. Все это было очередной попыткой Пинкстера пробиться в высший свет Лондона.
Половину первого этажа галереи занимала выставка, другая половина была отведена под реставрационную мастерскую. Автопортрет лежал на большом столе и освещался яркими лампами. Бросив взгляд на полотно, Оксби увидел, что состояние картины еще более плачевное, чем он ожидал. Лицо художника, правда, было различимо, но написано будто рукой сумасшедшего. Ухо находилось где-то в районе носа, вместо рта зияла красная дыра, глаза слились с черной бородой. Оксби почувствовал отвращение, вызванное жутким зрелищем и жестокой бессмысленностью произошедшего.
Он нарушил молчание:
– Когда вы узнали об этом?
– Это было первое, что я услышал сегодня утром.
– А поточнее?
Оксби вопросительно посмотрел на группу людей, теснившихся у двери. Здесь были все хранители галереи, вне сомнения очень компетентные. Какой-то молодой человек подал голос:
– В восемь часов. Я первый заметил. Обычно до восьми часов здесь находится мистер Боггс, но его не было весь день.
Речь шла о Кларенсе Боггсе, бывшем старшем хранителе собрания Уоллес в Лондоне, человеке надежном и честном.
– В восемь часов утра, – уточнил Оксби. – Но кислоту разбрызгали раньше.
Пинкстер нетерпеливо вмешался:
– С картиной все было в порядке вчера, а сегодня утром…
– Я бы хотел поговорить с Боггсом, – заявил Оксби.
– Я тоже, – вспылил Пинкстер. – Где, черт возьми, его носит? – Этот вопрос был адресован троим мужчинам и двум женщинам, стоявшим у двери.
Тот же молодой человек сообщил, что накануне Боггс, кажется, был расстроен каким-то телефонным звонком.
– Когда ему позвонили? – заинтересовался Оксби.
– Как раз когда уходила группа из Дании.
– И что же произошло?
– Он ушел. Надел свою старую шляпу, взял трость и ушел.
– Какую трость?
– Обычную, для прогулок. Мистер Боггс много ходит пешком. Говорит, это помогает разобраться, если возникает проблема. – Молодой человек добавил: – У его дочери в последнее время много проблем.
Оксби подошел к хранителям.
– Я бы хотел побеседовать с каждым из вас до того, как вы уйдете. Очень важно, чтобы вы сообщили мне все, что видели за последние двадцать четыре часа, и я попрошу вас не обсуждать это друг с другом и не строить никаких догадок по поводу того, что произошло вчера.
Хранители переглянулись, пожали плечами и начали молча выходить из помещения. Когда они ушли, Оксби вернулся к столу и встал напротив Пинкстера. Уничтоженный портрет лежал между ними.
– На сколько картина была застрахована? – поинтересовался Оксби.
– Не знаю. Моя коллекция оценена в какую-то астрономическую сумму, но вряд ли оправдает ее, даже на очень хорошем аукционе.
– Мне помнится, вы заплатили за пейзаж Сезанна чуть больше трех миллионов три года назад, а сейчас он стоит семь, если не восемь миллионов. – Оксби помнил все, что касалось искусства, как дирижер помнит все, что имеет отношение к музыке. Он мог соотнести полотно с покупателем, ценой, датой продажи и, наконец, с аукционным домом. – Автопортрет вы получили, кажется, в результате сделки.
– Он был одной из незаложенных вещей «Вейсманн Бразерс». Мы купили их маклерскую контору вскоре после падения цен на бирже в восемьдесят восьмом году. Дела этой фирмы пришли в упадок, а владельцы были уже старыми, за восемьдесят. Джордж умер в декабре того же года, а Луи через несколько лет разбил паралич, и с тех пор он в инвалидном кресле.
– Вы знали, что в их собственности находится автопортрет Сезанна?
– Я обязан знать такие вещи.
– Сколько вы заплатили за их компанию?
Оксби не ждал ответа, и Пинкстер не разочаровал его.
– Это была частная сделка, – сухо ответил он. – К вашему расследованию это не имеет отношения.
– Возможно – пока.
Оксби дал понять, что эта тема не исчерпана.
– Когда вы хотите допросить хранителей?
– Прямо сейчас, – сказал Оксби. – Только сначала, надеюсь, вы ответите на пару вопросов.
– Конечно.
Скрестив руки на груди, Пинкстер пристально глядел на Оксби.
– Где вы провели вчерашний день?
– В лондонском офисе. Перекусил в «Коннауте». Вернулся в Блетчингли в семь. За ужином у нас были гости.
Оксби показалось забавным, что можно заскочить пообедать в Коннаут.
– Не было каких-нибудь необычных телефонных звонков или писем?
Пинкстер подумал и покачал головой:
– Кажется, нет. Но все это отслеживает моя секретарша.
– Может быть, придется с ней поговорить.
Резко развернувшись, Пинкстер направился к дому, дав понять, что разговор окончен. Оксби пошел в галерею. Он поговорил со всеми служителями по очереди, и снова наиболее словоохотливым оказался тот же молодой человек. Он был худощавым, со светлыми волосами и нежными чертами лица. Его звали Дэвид Блейни. Как обычно, Оксби сначала просто побеседовал, а затем перешел к делу.
– Вчера у вас были какие-то особые дела? – спросил Оксби.
– Уже больше месяца мы готовим брошюру, представляющую коллекцию мистера Пинкстера и само здание. Работать в маленьком музее, имеющем проблемы большой галереи, – это что-то особенное. Вчера мы делали снимки некоторых скульптур. Здесь есть один Роден и один Генри Мур, представляете?
Оксби был впечатлен и признался в этом.
– Галерею посещала группа туристов из Дании. Вы их видели?
– Конечно. Я велел фотографу заснять их. Думал, мы сможем использовать снимки для брошюры. – Дэвид покачал головой. – Но там были практически одни женщины.
– А что, вы имеете что-то против женщин? – с ехидной улыбкой спросил Оксби.
– Ничего,– быстро ответил Дэвид.– Но я-то хотел, чтобы на фотографии были и мужчины, и женщины.
– У вас есть эти снимки?
– Через день-другой будут пробные.
– Попросите фотографа сохранить негативы. Мне нужно будет взглянуть на них.
– До него чертовски трудно дозвониться, но я постараюсь.
– Когда вы в последний раз осматривали картину?
– Два дня назад мы провозились с ней несколько часов. Сезанн часто писал, густо накладывая краску. На том портрете ее было так много, будто он пользовался мастерком… – Дэвид замолчал.
Допросив всех, Оксби вернулся в машину и, пока ждал Найджела Джоунза, записал все, что узнал за этот день, проведенный с Пинкстером и сотрудниками галереи. Вдруг раздался громкий крик, и Оксби увидел, что вдоль галереи бежит Алан Пинкстер. Его лицо пылало, а голова судорожно дергалась. Пинкстер добежал до подъездной аллеи, посыпанной гравием, и остановился в нескольких шагах от Оксби. Он шевелил губами, но не мог выдавить из себя ни звука. Наконец Пинкстер произнес: