Пока они разговаривали, вдали послышался шум приближающейся толпы. Феликс вопрошающе посмотрел на Валентина — что бы это значило?
— Потерпи, сейчас сам все увидишь, — вполголоса сообщил командир. Когда толпа, подгоняемая надзирателями, подошла близко, Валентин приказал внешней охране рассредоточиться и приготовиться. Подошедших быстро построили в три шеренги, и вперед вышел Хасан.
Внешняя охрана также выстроилась в шеренгу — напротив рабов. Феликсу досталось место почти рядом с Хасаном, вернее, вплотную с одним из его телохранителей.
— Ти-и-ихо! Всем молчать и слушать хозяина, — во всю глотку заорал старший надзиратель.
Хасан махнул рукой, и наступила гробовая тишина.
— Все, кто стоит передо мной, признаете ли вы, что я выше вас?
— Да! — хором, по указке надзирателя прокричала толпа.
— Признаете ли вы, что волею судьбы принадлежите мне душой и телом?
— Да!
— Признаете ли вы, что труд ваш священен, ибо он служит мне, вашему повелителю?
— Да!
— Кто ваш хозяин?
— Хасан!
Распаляясь все больше, Хасан продолжал:
— Кому вы обязаны жизнью?
— Хасану!
— Кто превыше всего?
— Хасан!
Феликс слушал эти бредовые вопросы и заученные однозначные ответы, внимательно разглядывая лица невольников. Он переводил взгляд с лица на лицо, и все они были похожи — в них не было жизни. Пройдя взглядом первую шеренгу, он попытался рассмотреть тех, кого мог увидеть во второй, и вдруг… Да, так и есть — из середины шеренги на него смотрели знакомые глаза. Изменившееся и равнодушное лицо, но глаза, полные жизни, — глаза Крота. Витек, пронеслось в голове, ну, слава богу, ты здесь. Казалось, Феликс сам готов был орать вместе с толпой, он был счастлив вновь увидеть своего верного друга.
Между тем вопли прекратились, и Феликс даже не заметил, как Хасан перешел на философскую тему:
— …И потому все, что вы делаете, вы делаете для себя. Труд превратил обезьяну в человека, и только полноценный труд гарантирует вам жизнь.
Строительство должно вестись еще более интенсивно. Теперь каждому будет установлена норма. Женщины переводятся в разряд поощрительных призов. Только тот, кто выполнит норму, получит право обладать женщиной. Вашу половую анархию я прекращаю — женщин отселить в палатки и привлекать к работам только единой группой под руководством той, кого я назначу старшей.
Тем же, кто будет саботировать строительство, симулировать болезни, ушибы и прочее — я просто не советую этого делать. Лучшее лекарство — кнут, и лечить «больных» будут под моим непосредственным контролем до полного выздоровления. Питание тем, кто выполняет норму, увеличить за счет тех, кто эту норму не выполнит. Любое недовольство будет жестоко караться. Сегодня я никого не наказываю, и это необычно, но у меня хорошее настроение, и я не хочу его портить перед обедом.
И тут произошло то, что резко обострило ситуацию.
Из первой шеренги вдруг выскочил какой-то невольник с куском трубы, невообразимым образом оказавшимся у него в руке, и закричал:
— У-у, крыса ты паскудная! — он бросился в сторону Хасана. Их разделяло чуть больше двадцати метров. Все произошло так неожиданно, что все замерли. Даже сам Хасан со своей непосредственной охраной как будто оцепенели. А человек приближался. И хотя все происходило в считанные секунды, Феликс молниеносно просчитал ситуацию: бездействие бородачей объяснимо — так случается довольно часто, когда события происходят внезапно и даже бывалые бойцы вдруг превращаются в истуканов. — Выходка раба в такой форме была настолько неожиданной, что вызвала у всех настоящий шок. У всех, кроме Феликса. Он уже знал, что делать. Убить Хасана этому бедолаге не удастся, в лучшем случае он нанесет ему небольшое увечье и сделает того более осторожным, а у Феликса, вступи он сейчас в схватку, появляется шанс стать близким Хасану человеком. Шанс, который грех упустить. И он начал действовать.
Феликс рванулся навстречу рабу, нанес короткий удар ногой в область солнечного сплетения и вырубил нападающего.
Его переломившееся тело по инерции пролетело метра два и рухнуло почти у самых ног неподвижного Хасана. По толпе пробежал гул, один из бородачей дал длинную автоматную очередь поверх голов стоящих невольников.
— Лежать, всем лежать! — заорал старший надсмотрщик, бледный как мел. Толпа бросилась на землю, машинально заложив руки за голову, хотя такой команды никто не давал. Бородачи направили стволы своих автоматов в разные стороны, включая и внешнюю охрану.