Рабочий с тоской оглядел красивые здания вдоль улицы. Вспомнил ряды книг в библиотеке и с тяжёлым сердцем кивнул.
— Ладно, вы правы. Но тогда мы должны пробиваться к своим.
— Боюсь, не получится. — Мякишев покачал головой. — Если здесь всё такое же, как было в настоящем восемьсот двенадцатом году, то ближайший отсюда русский корпус — казаки Милорадовича. Но с ними сейчас сражается кавалерия Мюрата. Мы с вами отрезаны, Савелий Игнатьевич… отрезаны надёжно.
Тем временем солдат в канареечных штанах выступил вперёд и, положив руку на саблю, раздражённо буркнул:
— Лётам эпё, нотр буф этанто. Свивэ нуту, синон жвэ ву бранлэ убюшэ![14]
— Что он сказал? — встревожился Савелий Игнатьевич.
— Сказал, что, если мы сейчас же не пойдём вслед за ним, нам будет очень плохо, — ответил поручик сквозь сжатые зубы.
Савелий Игнатьевич попятился.
— Куда? В плен? К захватчикам? И вы, офицер, так спокойно говорите об этом?
— А вы? — вскинулся Мякишев. — Разве это не ваша партия выступала против войны?
— Лично я на собрании был за затягивание переговоров, — угрюмо ответил Савелий Игнатьевич. — И за агитацию в немецких войсках.
— Интересная позиция!
— Не хуже вашей, — парировал рабочий. — Признать, что фронт давно сдох. Или упорно делать вид, что это не так, укладывая новых Тимох в галицкую глину под песни союзников о дружбе, за английские и французские интересы…
Мякишев махнул рукой и устало потёр глаза.
— Простите. Наверное, я слишком устал. Сдача Эрзерума[15] плохо на меня подействовала. Идти в плен мне нравится не больше вашего. Но вы же сами не хотели стрелять в людей в чужой форме… а теперь уже поздно.
Савелий Игнатьевич с опаской взглянул на ружья в руках «синих». Молодые солдаты, совсем мальчишки, только лица уж очень серьёзные.
— Допустим, вы правы. — Рабочий повернулся к поручику. — Тогда скажите, как, по-вашему, эти французы с нами обойдутся? Как в Севастополе в Крымскую? Или как германцы в Галиции? Знаете, мне доводилось слышать про лагерь для русских пленных, Талерхоф… Говорят, там творится что-то жуткое.
— Я не знаю, — поручик честно пожал плечами. — Надеюсь, ничего страшного не случится. Через полгода будет Малоярославец, а потом — Березино. Армию Наполеона разобьют и нас обменяют на французских пленных. В крайнем случае, мы потеряем личные вещи. Что у нас в карманах ценного?
Поручик деловито ощупал на себе одежду.
— Так… Портсигар, сахар. Ещё какая-нибудь ерунда. С маузером они всё равно не разберутся. Стоит ли это того, чтобы рисковать жизнью? Ну так что? Идёмте?
— Да… наверное, вы правы.
Савелий Игнатьевич с тоской посмотрел на багровеющее небо, вздохнул и, согласно кивнув, зашагал вниз по улице. Французы, рассыпавшись неровной шеренгой, двинулись за ними.
Первые шаги давались с трудом, потом стало легче. Можно было не обращать внимания на острые штыки… И на странный язык, на котором разговаривали между собой чужаки. Впереди вызывающе маячили жёлтые штаны сержанта. Покачивались старинные ружья, позвякивали сабли о мостовую. Происходящее казалось каким-то ненастоящим. Игрушечным. Вроде бы это был плен. А вроде — и нет.
Потом улица сделала поворот, и Савелий Игнатьевич увидел впереди разбитый воз. Вокруг него лежали разбитые бутылки, но среди них были и целые. Солдаты, шумя, бросились рассовывать бутылки по карманам синих мундиров.
Двое солдат, откупорив бутылки, чокнулись ими и отпили прямо из горлышек.
К ужасу Савелия Игнатьевича, сержант не делал попыток им помешать, а, наоборот, улыбаясь, приглядывал за пленниками.
— Превратности войны, — Мякишеву стало неловко, и он отвёл глаза.
— Олежа, послушайте. А как же рукопись? — Савелий Игнатьевич встревоженно посмотрел на поручика. — Вы подумали, что будет со «Словом…»?
— Уверен, с ним ничего не случится, — отозвался Мякишев. — Французы — культурная нация. Русское дворянство недаром брало галльских гувернёров…
Они одновременно посмотрели на сумку на плече поручика.
Это не укрылось от предводителя французов. Чёрные глаза сержанта вспыхнули, как два фонаря.
— О, келькёаржан бьяняшэ? Донэзиси, виф[16]! — с азартом крикнул он и рывком выхватил сумку из рук опешившего Мякишева.
Француз открыл застёжки и запустил туда жирную пятерню. Пальцы заелозили в чреве сумки. Потом лицо солдата пошло пятнами. Он перекинул груз спутнику и раздражённо выругался: