Такеока вернулся в офис и объявил Генриху Самойловичу, что согласен с его резонами, и предложил пойти вместе к побережью искать подходящее для отплытия в Японию судно. Втроем с переводчиком-сержантом они двинулись к порту. Такеока шел впереди. Правую руку с кольтом он держал в кармане. Когда троица спустилась с лестницы, Такеока обернулся и направил револьвер прямо в грудь Люшкову. Расстояние между ними было не больше метра. Такеока выстрелил. Люшков успел ударить его по руке, и пуля попала чуть ниже сердца. Он упал, а капитан выронил револьвер. Люшков лежал без движения, но был еще жив.
Несколько сотрудников агентства сидели в холле у входа. Один из них, гражданский служащий Казуо Аримицу, выбежал на звук выстрела.
– Куда вы ему попали? – спросил он, увидев распростертого на земле Люшкова.
– Возможно, в грудь, – ответил растерянный Такеока. – Тогда он безнадежен, – сказал Аримицу, поднял револьвер и прикончил Люшкова вторым выстрелом в голову.
Капитан приказал завернуть труп в одеяло и отнести в подвал. Своим сотрудникам он приказал забыть о происшедшем.
В полночь 20 августа Такеока доложил Янагиде, что задание выполнено. Капитан предложил кремировать тело Люшкова. Для кремации требовалось свидетельство о смерти. Генерал позвонил в военный госпиталь и попросил, чтобы Такеоке без излишних вопросов выдали свидетельство о смерти одного из его подчиненных – сотрудника специального агентства. Около 5 часов утра, когда бумага была готова, тело Люшкова положили в гроб. За час до этого одна из кухарок утверждала, что слышала человеческие стоны, доносившиеся из подвала. Такеока изумился: «Я впервые слышу, чтобы человек не умер сразу же после двух пистолетных выстрелов в упор, один из которых – в голову». К вечеру 21-го труп был кремирован. В 2 часа дня 22-го урна с прахом была захоронена на одном из кладбищ Дайрена. А через два часа в городе высадились советские десантники.
В советском плену Такеоку допрашивали по поводу судьбы Люшкова. Капитан старался говорить поменьше, но только правду и отвечать только на те вопросы, которые ему задавали. Допрашивавшие знали, что перед ними – офицер разведки, возглавлявший специальное агентство в Дайрене. Примерно 26 ноября 1945 года Такеоку, которого к тому времени привезли в штаб Забайкальского фронта в Читу, впервые спросили о человеке по фамилии Малатов. Японский разведчик ответил, что такого не знает. Однако вскоре ему стало понятно, что смершевцам известно, что под этим псевдонимом скрывается Люшков, и что он в конце войны проживал в Дайрене в отеле «Огон» (с названием отеля, если верить Такеоке, русские ошиблись). И капитан решил расколоться, тем более что следователь точно наздал его, начальника специального агентства в Дайрене, его должность и служебные обязанности. Но для начала спросил, улыбаясь: «Если вы знаете так много, зачем вам надо меня допрашивать? Вы должны быть осведомлены о том, какая судьба постигла Люшкова. Мне нет нужды что-либо добавлять, не правда ли? «Советский офицер тоже улыбнулся: «Конечно, мы знаем все, но нам надо услышать эту историю непосредственно от вас. Расскажите нам ее без утайки».
Такеока поведал следователю о том, как ликвидировал Люшкова. Умолчал только о том, что добил его не он сам, а Аримицу. Следователь не поверил, что Такеока действительно застрелил перебежчика. Русские заподозрил и, что японская разведка помогла Генриху Самойловичу бежать. Капитана пытались подловить на деталях: просили описать мебель в резиденции Янагиды и во что был одет генерал вечером 20 августа. В конце допроса Такеоке показалось, что следователь ему поверил.
5 декабря 1945 года бывшего начальника Дайренского специального агентства доставил и в Москву. Здесь его допрашивал сам Абакумов. Он обвинил Такеоку в неискренности. Капитан спросил, что тот имеет в виду, – оказалось, что чекисты знают: добивал Люшкова кто-то другой. Выяснилось, что Аримицу тоже был допрошен и признался, что второй выстрел произвел именно он. Такеока стал оправдываться, что хотел только подчеркнуть: всю ответственность за убийство перебежчика взял на себя как старший начальник и потому не упоминал своего подчиненного. Он полагал: Москве важно знать, жив Люшков или мертв, а не то, выстрелили ли в него один или два раза. Абакумов раздраженно заметил: «Что важно, а что нет – решать Советскому правительству, а не вам».
Год Такеока провел в тюрьме на Лубянке. В августе 1946 года капитан был вызван свидетелем на процесс по делу бывшего атамана Забайкальского казачьего войска Григория Михайловича Семенова, которого судил военный трибунал. С атаманом начальник Дайренского спецагентства работал весь последний год войны. Семенов жил на даче под Дайреном и активно сотрудничал с японской разведкой. Он, например, участвовал в создании военных формирований белой эмиграции на случай советско-японской войны. Правда, когда война все-таки началась, эти проекты так и не был и реализованы из-за скоротечности боевых действий и явно безнадежного положения Японии.
На следующий день после скорого суда Семенова повесили.
Затем Такеока сидел два года в Лефортовской тюрьме. В июне 1948 года ему дали 25 лет тюрьмы за его профессиональную деятельность – шпионаж против Советского Союза. Такеоку перевели во Владимирскую тюрьму, где почему-то содержали отдельно от других японских пленных. Его не били, не пытали и даже, в отличие от других пленных японских офицеров, не заставляли работать. А ведь к офицерам разведки Квантунской армии в СССР относились особенно плохо. Так, лишь около 20 выпускников разведшколы в Накано, в том числе и Такеока, вернулись из советского плена, да и то в последней партии репатриированных. В феврале 1956-го, незадолго до отъезда из СССР, ему посчастливилось встретиться с полковником Асадой Сабуро, предшественником Ямашиты на посту начальника Харбинского специального агентства. Именно Асада был одним из инициаторов последней командировки Люшкова в Маньчжурию, однако еще до его прибытия был перемещен на другой пост. Теперь капитан рассказал полковнику, как ликвидировал Люшкова, и Асада одобрил его действия.
По возвращении в Японию Такеока молчал вплоть до 1979 года, когда уже после публикации книги Хиямы о несостоявшихся покушениях на Сталина поведал журналисту газеты «Сюкан асахи» Кавагати Нобокжи о том, как убил высокопоставленного советского перебежчика. Последний свою статью, основанную на беседах с Такеокой, озаглавил очень броско «Последние моменты жизни генерала Люшкова – главного героя плана убийства Сталина». Логика была проста: раз перебежчик был причастен к плану убийства Сталина – значит, был резон не допустить того, чтобы он попал в руки СМЕРШ.
Однако никто больше, кроме одного Такеоки, подробностей его версии подтвердить не мог. Нобоюки и Кукс успели побеседовать и с переводчиком Ябе Чута, и с бывшим начальником Харбинского специального агентства полковником Асадой Сабуро, и еще несколькими бывшими сотрудниками японской разведки. Но они сообщили только, что в 1945 году действительно рассматривался вопрос о переброске Люшкова в Маньчжурию. Никто из них, однако, не встречался там с Генрихом Самойловичем в августе 1945-го.
Между тем перебрасывать Люшкова в Дайрен 8 августа, когда война с Советским Союзом стала уже фактом, для японской разведки не было ни малейшего смысла. Как эксперт по Красной Армии бывший комиссар госбезопасности был явно не ко времени, да и не годился. Ведь его сведения об армии были семилетней давности. Давно уже казнили лично знакомых Люшкову руководителей советских войск на Дальнем Востоке В. М. Блюхера и Г. М. Штерна. Давно уже изменилась тактика Красной Армии, проведшей четырехлетнюю истребительную войну с Германией. И даже Ежов, от железной хватки которого и бежал Люшков, исчез с лица земли шестью годами раньше. Единственное, чем Генрих Самойлович мог быть еще полезен японцам, так это своими знаниями психологии советской элиты. Но тогда его присутствие было необходимо, скорее, в Токио, чтобы можно было дать консультации правительству и императорскому Генеральному штабу, а не в далекой Маньчжурии, где тайно обреталось немало агентов Москвы. Ведь тогда, летом 1945-го, судьба Квантунской армии уже мало волновала правительство страны. Перебросить ее для защиты Японских островов от грозящего американского вторжения уже не было никакой возможности. Для этого у японцев не было уже ни судов, ни самолетов, ни горючего. К тому же в воздухе безраздельно господствовала неприятельская авиация.