Ну вот, сейчас опять стариковское нытье начнется. Эх этим бы сталинским хоромам в самом центре Москвы с их потолками высотой почти четыре метра и коридорами, похожими на проспекты, да нормального хозяина. Не понимает старик своего счастья. Он и цены-то, небось, своей квартиры не представляет. Да, было бы неплохо поселиться здесь. А что? Не век же жить Бенедиктинскому в своем загородном пентхаусе, да и вид-то здесь из окна какой! Может обработать Рутковского на предмет продажи? Не должны в таких элитных квартирах жить недостойные
этого люди. Рутковскому будет в самый раз сидеть где-нибудь на завалинке в какой-нибудь Кузяевке и травить свои истории о том, как он получил свою сталинскую премию за разработку какого-то реактора на тяжелой воде, или чем он там занимался.
— Чайку, кофейку? — раздался хриплый голос из коридора.
— Нет спасибо.
А я уже на свой страх и риск вам кофе сварил. Настоящего, а не какого-то там растворимого. Вам молодым оно-то не вредно. Не то, что нам, старикам, — Рутковский дрожащей рукой поставил перед гостем чашку кофе.
— Давайте Александр Григорьевич сразу к делу перейдем.
— А какие у нас, стариков дела? Сиди себе на завалинке, вспоминай былое.
Бенедиктинскому стало не по себе. Уже второй раз дед словно угадывал его мысли. Надо быть поосторожней с этим Рутковским.
— Ну, давайте и мы с вами, Александр Григорьевич, повспоминаем.
— Ну. давайте. Помнится, молодой человек, по телефону вы говорили, что интересуетесь обстоятельствами ареста Ягоды, шахтинского дела и покушениями на Сталина.
— Последним в особенности.
— Ну что ж, считайте, что вам повезло. Покушения на Сталина — мое хобби. В тридцатые-сороковые годы на него была организована настоящая охота. У меня есть уникальные свидетельства и воспоминания о неизвестных деталях известных покушений и неизвестных покушениях вообще.
— Хобби? Разве вы не историк?
— Историком был мой лучший друг ныне покойный академик Рашевский. От него и заразился этим делом. И хотя практически никого из очевидцев уже нет в живых, кое-что мне собрать удалось. А вообще-то сам я — бывший ядерный физик.
— Да, да. Сейчас вспомнил. Маша мне что-то такое говорила.
— Маша, кстати, внучка Дмитрия Яковлевича Рашевского. Именно она вас мне порекомендовала, иначе я бы от этой затеи отказался. Вы уж извините… Подержите пожалуйста, — Рутковский взгромоздился на стремянку, которая издала при этом жалобный писк и потянулся к самой верхней полке. — Вы уж извините меня, молодой человек, но вашего брата журналиста я не люблю. Больно много ерунды вы пишете. Но хотя ваших статей я лично не читал, Маша о вас хорошо отзывалась. Она говорила, вы ведь над полной биографией Сталина работаете.
— Ну, это дело отдаленного будущего.
— Надеюсь, труд ваш не пропадет даром. Главное, чтобы ему доставало объективности. Биография такого человека — слепок целой эпохи. А то сейчас все Сталина только грязью поливают.
Бенедиктинский хотел сказать, все, что он об этом думает, но сдержался. Обидится еще старик и пиши-пропало. Алексей только покивал для видимости согласия.
— Ну да ладно. Приступим помолясь, старик смахнул пыль с папки и положил ее на стол.
У Бенедиктинского защекотало в носу.
— Первое покушение произошло еще в двадцать пятом году, — Рутковский достал какой-то полуистлевший желтый листок.
Журналист, приготовивший свой минисканер, разочарованно вздохнул. Такой артефакт возможно даже его дорогущий Кэнон не возьмет. Ну ладно. Сначала хоть сфотографирую, а потом попробую отсканить — расползется еще.
— Широкой общественности о нем ничего не известно до сих пор. В общем-то, нашего внимания оно особо и не стоит. Покушение было совершенно не организованным. Антанта к тому времени получила по мозгам, и в следующий раз министры Англии, США, Франции и, как ни странно, Германии собрались в Брюсселе только в двадцать седьмом году, чтобы решить, как попилить нашу с вами родину. Там-то, вероятнее всего и было принято решение о следующем покушении на Сталина. Но об этом чуть позже.
В двадцать пятом же году в Сталина пытался стрелять то ли какой-то бывший белый офицер, то ли человек Троцкого, боровшегося со Сталиным за власть. А может и то и другое. Их интересы тогда совпадали. Но в любом случае, человека того быстро повязали. Но вот что интересно…
Оба, и Рутковский и Бенедиктинский склонились над папкой.
Москва. Краснопресненскя наб. д. 24 к 2 22.01.1938 г.
Он уже не помнил, когда спал, до скольких хотел. Да и спал ли он вообще когда-нибудь так долго? О лагере и говорить нечего, в армии с этим тоже не забалуешь, ну а в деревне в детстве тоже приходилось вставать ни свет ни заря. Кто жил в деревне — знает.
Часы в гостиной пробили два раза. Сказочников протянул руку и, взяв со столика круассан, положил его в рот. Кофе конечно остыл. А эта горничная Зоя вроде ничего, надо присмотреться.
Зазвонил телефон. Петр, потянувшись, взял трубку и едва не опрокинул кофейник.
— Лейтенант Волков у аппарата.
— Наконец-то! Молодец, — похвалили на том конце. — Четко и без запинки. А то все «Ск…Волков», «Пе…Сергей». Давай дальше, в том же духе.
Сергей взял телефон в руки и стараясь ничего не задеть проводом, подошел к окну. На улице все было как обычно. Ничего особенного. Все спокойно.
Тот, на другом конце провода был прав, азы конспирации давались ему тяжело — никак он не мог привыкнуть к своему новому имени.
— Да, буду в четыре на Зачатьевском, он положил трубку и вдруг взял ее снова. — Барышня, скажите, откуда был звонок? Спасибо.
Ясно. В резиденцию его еще не пускают. Встречу назначили на явке. Не доверяют, значит до сих пор. Оно и понятно. С тех пор как его, худого, вонючего и небритого, перегружая как мешок с дерьмом с машины на самолет, с самолета на машину, привезли в Москву, ему не раз напоминали, что в случае чего, вмиг отправят по обратному адресу, поднимать советский север.
Эх! Ему так хотелось еще поваляться в мягкой постельке, Волков-Сказочников быстро умял два бутерброда с бужениной, запил их холодным кофе и стал собираться.
Лучше приехать пораньше, осмотреться.
Ремень снова пришлось отпустить на одну дырочку. Да. Разжирел он тут на дармовых харчах. Того глядишь, скоро собственный хрен за животом не увидишь.
Подойдя к двери, он сначала, как учили, посмотрел в глазок. По лестнице спускался сосед сверху — Сашка Рутковский. Вот светлая голова. Можно сказать его ровесник, а уже по линии академии наук продвигается, что-то изобретает.
Волков поморщился, вспомнив занятия по математике на командирских курсах. Не любил он этого. А Сашка видать души не чаял. Только мама у него… Как бы это сказать… Чересчур разговорчивая.
Мой Сашенька то, мой Сашенька се, мой Сашенька ускоритель будет делать. Болтун — находка для шпиона.
— Сергей.
Петр не сразу среагировал на свое новое имя. Подумав о Сашиной матери, он мысленно перенесся в родную Степановку. Как там его мать, сеструха?
— Сергей. Ты чего это в облаках витаешь?
— Извини, Саш, задумался.
— Уж не о Зое ли? Хорошая девушка. Комсомолка, в драм кружок ходит. Даже не понимаю, почему такая, и в горничные подалась?
Да, странно. Подумал Волков, но ничего не ответил Рутковскому.
Покружив возле конспиративной квартиры, Сергей вошел в подъезд, поднялся на этаж выше, покурил, аккуратно спрятал окурок обратно в пачку, и только потом спустился и позвонил условленное количество раз.
Дверь ему открыл работающий постовым милиционером Аркадий Северцын. Все звали его Аркашка-бульдог, за его похожую на бульдога физиономию.
— Че застыл? Проходи, не светись.
В накуренной комнате сидели трое. В углу, стараясь быть незамеченным, весь сжавшись, примостился на краешке стула Сенька Парамонов. Он был похож на испуганного хорька, забившегося в угол в ожидании своей участи. И звали его Сенька-хорек, или просто хорек. Весь его вид как бы говорил, — «ну и влип же я».