Опять отчетливо послышалось жирное тиканье будильника «тик-так». А потом женский голос произнес:
— Chi? Che cosa?[321]
Ночной путник собрал весь свой запас итальянских слов.
— Il vecchio pipistrello aspetta fuori alla porta[322].
— Come-e?[323] — Мирный шепот перешел в негодующее шипение.
Путник еще раз повторил, что «старая летучая мышь» ждет у двери. Изнутри донеслось шарканье шлепанцев, и в узком оконце появилась мраморно-бледная Пина — ее лицо и ночная рубашка казались высеченными из одного куска. Точно так же как черные волосы и грубый гребень, которым она их расчесывала, точно так же как и глаза девушки, смотревшие на путника отнюдь не ласково. (Уже достаточно рассвело, чтобы это заметить.)
— О Альберто! — Ее слова также прозвучали отнюдь не ласково. — La luna è oggi molto più magra, non è vero?[324] — Попытка путника облагородить свою операцию по «приокнению» болтовней о «старой летучей мыши» и о тощей луне не удалась; Пина даже не сочла нужным ответить «летучей мыши» на своем родном языке.
— Идите лечь постель. Я должен через двух часов уже восстать, Пина хочу спать.
— Разве Пина уже не перешла на «ты» со старым летучим мышонком?
— Иди ты лечь спать.
Ребристая ставня закрылась изнутри, и шепот собеседников походил теперь на шепот в церковной исповедальне.
— Non posso entrare?[325]
— Нет, иди в домой, иначе три прислуга от кухню, который спят рядом, просыпайсь.
— Если ты меня впустишь, девушки не проснутся. У тебя в комнате я буду вести себя тише, чем летучая мышь.
— Летай домой, pipistrello. Иди спайть к твоей сестра. — Ее шепот звучал сердито.
— Я сплю один.
— Не мой дело. Можешь спайть с твой красивый сестра, но может быть, commissario[326] Мавень это не очень нравится.
— О чем ты говоришь?
— Может быть, полиция отвозийт тебя в воскресенье в Самедан, потому что ты есть incestuoso. Потому что ты сделайть… Come si dice in tedesco[327]… Крово… Крово… смешение…
— Я — incestuoso! В жизни на меня не раз возводили напраслину, но это уж слишком. Кровосмешение! Ха-ха!
— Ты не смейсь так громко, иначе просыпайтсь прислуг от кухни.
Вот, стало быть, почему Пина бесится — кровосмешение! И путник-лунатик прошептал сквозь щели в ставнях:
— Я вовсе не сплю в комнате синьоры. Пойдем на почту, убедись сама. Dormo in un’altra camera, capisce. La signora[328] спит в отдельной комнате, и дверь у нее заперта. Даже если бы я хотел к ней проникнуть, то не смог бы. Клянусь тебе, что все так и есть.
Изнутри снова донеслось тиканье будильника — «тик-так», а потом шепот Пины — на этот раз не такой раздраженный.
— Ты клянешься, Альберто?
— Клянусь.
Ну и путник-лунатик! Подлый враль, впрочем, он хуже, чем враль.
Я услышал шарканье, шаги удалялись, потом послышались беспорядочные всплески воды, что там делала Пина впотьмах? Неужели, внезапно разбуженная, она стирала свои рубашки, которые забыла выстирать с вечера? И неужели после этого она опять ляжет в постель? Разве Пина не подала надежду «летучему мышонку» Требле?..
…Я вспомнил сон, который приснился мне в ночь, когда я вернулся домой, напившись пьяным вместе еде Коланой; в том сне фигурировал зверек, маленький зверек, на ощупь мягкий, легкоуязвимый и в то же время чрезвычайно ловкий…
…Разве Пина не подала «летучему мышонку», который хотел «приокииться», надежду на то, что она его в конце концов впустит? Я ждал. Путник-лунатик постепенно превращался в разморенного полуночника. В долине, слабо освещенной побледневшими ночными светилами, все еще царила ночь, а тем временем горы начали мало-помалу приобретать тот стальной голубовато-серый цвет, каким я любовался двадцать четыре часа назад с высоты перевала Юльер, то есть тогда, когда оказался в дураках, приняв свист сурков, предостерегающий свист сурков, черт-те знает за что. Тогда… Ие прошло еще и двадцати четырех часов, но это «тогда» стало необратимым; ведь тогда еще были живы и Генрик Куят, и бежавший из лагеря заключенный Тифенбруккер, и лесоторговец Ленц Цбраджен. Нет, сейчас нельзя об этом думать. А что я должен делать?.. Может быть, попытаться повиснуть вниз головой наподобие летучей мыши на веревке для белья, натянутой перед этим рядом дверей? Путник провел ногтями по ребрам деревянных ставен, изобразив нечто вроде арпеджио пианиссимо, словно арфист. Плеск воды в комнате Пины смолк, шарканье шлепанцев приблизилось, тихо отодвинулся засов, дверь с окошком открылась внутрь. «Летучая мышь» Требла юркнул в комнату.