18
— Алло! Лена Мулин слушает…
Вивиан кладет трубку, дышит на ладони. Она стоит в телефонной кабине на площади Карла XII. У кафе «Опера» все еще взад и вперед снуют такси. Скоро подойдет ночной автобус. Она уже узнает водителей. Они стали с ней здороваться.
Вообще-то говоря, без перчаток уже слишком холодно, но в них трудно попасть при наборе на нужную кнопку. Вивиан снова опускает в прорезь две кроны и снова набирает номер. На этот раз трубку снимает Бёрье, в его голосе отчаяние.
— Господи, уже три часа ночи, нам завтра рано вставать. Кто бы вы ни были, неужели вы не перестанете нас мучить?
Вивиан вешает трубку. «Кто бы вы ни были…» Неужели он не догадывается? Вивиан закуривает сигарету, выдыхая на руки теплый дым.
Когда она звонит снова, они уже отключили телефон.
Нет, это не доставляет ей никакого удовольствия. Она мучается и сама.
19
В этом году она не получит рождественских подарков.
Не получит безвкусных шарфиков, которые потом придется прятать, дешевых веночков-манжет на подсвечники, за которые надо благодарить, или новых поваренных книг, которые ехидно намекают на то, что она не умеет готовить.
Но зато в этом году ей не придется ломать голову, что бы такое подарить всем треклятым родственникам господина Бьёрка.
Им несть числа, и всех их приходилось подкупать — она ведь была узурпаторшей, которую они подкармливали со своего рождественского стола.
В роли госпожи Бьёрк она опасливо покупала им подарки, тщательно обдумывая, что кому преподнести, завертывала покупки в нарядную подарочную обертку, ночи напролет рифмовала рождественские поздравления, и все для того, чтобы на Рождество родственники господина Бьёрка равнодушно вскрыли пакет, даже не удосужившись прочитать ее вирши.
— Фу, какой ужасный почерк, ничего не разберешь! — восклицала сестра господина Бьёрка.
— Майкл Джексон! Это уже старо! — ныла племянница.
— Как жаль, у меня уже есть в точности такая рубашка, — говорил сын господина Бьёрка. — Но все равно спасибо.
Все равно спасибо. Так говорил каждый из них.
И госпожа Бьёрк у каждого просила прощения.
Сама она получала от них всякую дребедень. То, что покупалось за пять-шесть дней до Рождества, когда вспоминали: «Ах, да! надо, наверно, подарить что-нибудь этой новой жене Эдвина».
И ухватив на прилавке первый попавшийся сувенир, говорили:
— Это сойдет!
Или же посылали ребенка в ближайший газетный киоск купить коробку шоколада.
— Она, наверно, стоит недорого, на́ вот пятьдесят крон.
Или же вынимали из буфета банку брусничного варенья, замечая:
— Она, наверно, в жизни своей не собирала брусники. Перевяжем банку ленточкой, вот и будет подарок!
И госпожа Бьёрк сердечно благодарила, приседала и шаркала ножкой. А тем, кто не приходил к ним на Рождество, писала:
«Спасибо, дорогая тетя, мыло так чудесно пахнет…»
«Я так обрадовалась шоколадным конфетам, можешь быть уверена, коробку мы откроем уже на Рождество…»
«Дорогая Агда, более красивых манжет для подсвечника я в жизни не видела…»
и
«Я ОБОЖАЮ БРУСНИКУ, НО К СОЖАЛЕНИЮ МНЕ САМОЙ НЕ УДАЛОСЬ СОБРАТЬ ЕЕ В ЭТОМ ГОДУ, ТАК ЧТО БОЛЬШОЕ БОЛЬШОЕ БОЛЬШОЕ БОЛЬШОЕ СПАСИБО!»
Однажды она попыталась сама заготовить впрок бруснику, протертую с сахаром. Она купила целую корзину брусники на рынке Хёторгет. А потом мешала ее и мешала, пока из глаз не потекли слезы, а на пальцах не вздулись пузыри.
Брусника превратилась в несъедобную, горькую розовую жижу, и в конце концов Вивиан вылила ее в раковину.
Но в этом году она избавлена.
Не надо гладить рождественские салфетки, не надо варить рождественскую свинину, не надо печь рождественские печенья. В этом году ей не придется мыть посуду, пока другие смотрят Доналда Дака.
Вивиан толкает перед собой тележку. От многослойной одежды Вивиан стала круглой и бесформенной. Она во весь голос поет рождественские песни: «В доме в этот вечер зажжены все свечи, в пламени свечей светло, ла-ла!»
На запруженном людьми тротуаре Хамнгатан толпа расступается перед ней, как воды Красного моря расступились перед евреями, когда они бежали из египетского рабства.
Встречные крепко прижимают к себе рождественские покупки, словно боятся, что она вырвет пакеты у них из рук, словно им совестно, что они будут встречать Рождество с родными и близкими, а она наверняка проведет его в горьком одиночестве.