- А-а-а! Помогите! Грабят! Н-насилуют!
- Да не ори, не до тебя сейчас! Тут мужик какой-то на балконе курит!
Странная странность, он уже минут десять в тамбуре, а может больше, и никто не покурить не выходит, не пробирается через вагоны в вагон-ресторан. Ну, грех не воспользоваться. Брехт, встал на колени и стал методично подбирать песчинки. Теперь знал, что это остатки того сине-чёрного кристалла, доставшегося от гражданина Бабаева. Талисман? Ну, можно и так назвать. Азиз, ну, который сосед, возможно и не догадывался, что этот его талисман делает. Брехт сейчас, лизнув синий песок, узнал. Он переносит душу или матрицу хозяина на девяносто лет в прошлое. Не до секунды, плюс — минус. Вот его в 1932 год забросило вместо 31. Велика радость. Забрасывает в умирающего родственника. То-то показалось фамилия и имя знакомое. Это получается двоюродный дедушка. То есть двоюродный брат его деда. Про него раньше Брехт и знал-то, что во время голода сумел спасти семью, уехал в Спасск Дальний и там работал на стройке железной дороги, пока не арестовали в 37 или 38 году. Но отпустили. Как раз Ежова расстреляли, и всех кто не оклеветал себя, выгнали из тюрем. Осудили Ежовщину. Вроде бы родственник потом в Краснотурьинск и переберётся к родне, но это уже после войны.
Ладно, это не главная информация, что от синего песка досталась. В вагоне, в тамбуре, на него напал и сунул нож в левый бок бандит, что следил за переселенцами немецкими ещё с Омска. И сейчас в десятке шагов отсюда сидят в вагоне два его подельника и они точно знают, что старший пошёл потрошить мужичка, который расплачивался за билеты железнодорожные огромной пачкой денег. То есть, деньги уже успели покинуть тушку Рейнгольда и перекочевать в карман неизвестного «доброжелателя». Сейчас подельники встревожатся долгим отсутствием главаря и примутся его искать. Чего тут искать, вышел в тамбур и вот он. Куда тут денешься с подводной лодки.
Срочно, нужно срочно собрать песочек, это оказывается ключ к памяти реципиента, и так со временем откроется, но вот куда денешься без знания немецкого языка. Вернее немецкий настоящий Брехт знал вполне сносно. Учил. И даже на стажировке был. А вот эта мова, что владели его дальние родственники — суржиком назовём. Ведь двести лет прошло, как уехали из Фатерлянда в Россию искать лучшей жизни и земли. За двести лет, да потом ещё девяносто, серьёзно разошлись языки, плюс у них ведь какой-то южный диалект. Откуда-то с границы со Швейцарией и Францией перебрались в Россию. Нужен язык. Именно этот суржик, а ещё куча знаний по земледелию, по семейному древу, ведь все четыре семьи, что едут на Дальний Восток родственники друг другу.
Вот под все эти невесёлые мысли Иван Яковлевич и ползал по тамбуру, стараясь не пропустить ни одну голубую песчинку. Песчинки лежали неравномерно, там, где Брехт их запулил в небритую харю бандитского бандита, их было прилично намусорено, а вот у противоположного выхода, так отдельные экземпляры голубели. С них и начал. Уже продвинулся почти до середины тамбура, когда послышалось открывание двери, но не со стороны их вагона, а с противоположной. Брехта ещё полосонуло памятью реципиента, у них ведь первый вагон. Кто оттуда может идти?
Быстро встал, сунул собранные крупинки вместе с мусором в рот, не до гигиены, потом кипяточком прополоскает. Опять накатило. Как волна приличная на море. Ударит в грудь и чуть потащит перед собой, а потом убежит вперёд и стоишь, равновесие ловишь. Из двери высунулась усатая физиономия в железнодорожной форме, оглядела Брехта подозрительно, но ничего не сказав, устроилась рядом, достала из шинели портсигар и вынула папироску. Закурила и вдруг напевать начала:
— Чтоб давали домны больше стали
Чтоб родился лучше виноград,
Чтоб спокойно наши дети спали,
Эти люди никогда не спят.
«Эти люди». Кто там сейчас? Даже и не вспомнить, ещё, наверное, не Ягода и точно не Ежов. А, ну, да — Менжинский. Вот ведь только что-то из воспоминаний Штелле проскочило. Вячеслав Рудольфович. Всё, больше ни какой информации. А сам чего Брехт помнил. Да, вообще крохи: из поляков, из дворян. Сильно болел в конце жизни, ну, вот сейчас уже, и рулил всеми этими делами Промпартии и Трудовой крестьянской партии, Шахтинским делом лёжа еле живым на диване. Побольше, ссука, хотел с собой на тот свет забрать. Скучно там одному.
Улыбающаяся певческая усатая физиономия докурила и допела песню про чекистов, правда, совсем под нос, Иван Яковлевич и не расслышал ничего. Затем мотнула физиономия головой, прощаясь с делающим вид, что сворачивает цигарку Брехтом. Потом вернулась и произвела аттракцион неслыханной щедрости, открыла портсигар и выдала Брехту папироску. Ого, «Герцеговина Флор». Сталин недоделанный.
—Благодарствуйте, товарищ… — чуть не склонился в поклоне Брехт. Остались видно двигательные функции реципиента. Да, вот, хрен, ещё он тут кланяться будет усатым харям.
Важно кивнув, харя скрылась в вагоне Брехта, в руке у хари оказались судки никелированные. За обедом пошёл в вагон ресторан? Кто же едет в нулевом вагоне? Хотя, какая разница, им нужно только до Новосибирска добраться.
Нужно собрать остатки «порошка знаний». И быстрее, пока новые посетители не набежали.
Интермеццо четвёртое
В последнее время среди звёзд эстрады стало модным сокращать свои имена практически до аббревиатур: ДжэйЛо, ПиДиди, и. т. д. Поклонники Ди мы Бил ана с нетерпением ожидают от своего кумира такого же поступка!
Паспортный стол:
— Я, Иван Говно, хочу поменять имя, на Эдуард!
Толян по кличке «Антрацит» отложил гитару и чуть искоса глянул на тоже поющего носом другана-подельника. Дрыхнет сволочь. Антрацит — это не уголь. Антрацит — это кокаин. Вообще, у популярного в некой среде порошка полно названий: кекс, кокс, дядя Костя, кокос, Николай Николаевич, чума, снег, иней, орех, мел. Всех и не упомнишь. Но вот как у него «Антрацит» звучит лучше всего.
Другана звали «Байбут» — кинжал на фене. И в самом деле, до того как присоединиться к ним с Гнедым, то есть, «хитрым» на той же блатной музыке, Игорёк Трофимов был обычным Бакланом, ну, хулиганом, а теперь мастерски владел своим инструментом и взять кого на красный галстук — убить ударом ножа в область шеи, для него было плёвым делом. Мог и с пяти метров метнуть, и вогнать клинок ниже кадыка.
Гнедого давно не было. Он вышел за крестьянином, что засветил у касс железнодорожных огромную пачку денег. Байбут увидел и стуканул Гнедому, тот и решил прокатиться до Новосибирска вместе с непонятным мужичком, выйдет же покурить в тамбур. Кроме того, после того, как взяли комиссионку, отставив Лунный загар получать сторожа, следовало из Омска свалить, ну вот два полезных дела сразу и сделали.
И ещё одно наметили. Поезд был не обычный, первый вагон был не первым, там подогнали вагон какого-то крутого железнодорожного Барыги. И он с собой занёс после прогулки по перрону большой саквояж пухлый. Могли бы конечно и обычными документами оказаться, но могли и целым портфелем дензнаков. Может, он вёз в Сибирь премии, какие, большим начальникам железнодорожным. В общем, решили они перед Новосибирском в вагон заскочить покопаться в саквояжеке пухленьком. Вместе с усатым высоким чинушей в вагоне было всего три человека, помощник или как это у начальников называется и краснопёрый — мент — старший лейтенант, старенький, очкастенький. Ни при каких раскладах ни одному из них не соперник, да Байбут его метров с пяти и замочит.
Куда же Гнедой-то запропастился? Успокаивало только то, что и крестьянин не возвращался. Но когда прошёл с судками, явно за обедом для этого Барыги из нулевого вагона слуга, там или помощник. Оборзели эти чинуши совсем, как при царизме слуг себе завели. За, что спрашивается боролись? Зачем Советскую власть завоёвывали? Нда, ну, ладно один только Гнедой завоёвывал, они-то мальцами были, а вот Сергей Костылев, он же Гнедой точно был в Красной гвардии, там и ранение в ногу получил, отчего еле заметно прихрамывал. Был он в дивизии Блюхера, рассказывал, как потрошили станичников. Тогда ему ещё и портфельчик с царскими червонцами перепал, у какого-то белочеха важного подрезал. Чеха тоже подрезал.