Алла пристально, не мигая, смотрела ему в глаза.
— А что будет, — произнесла она размеренно, с придыханием, — если я, например, скажу, что ты убежденный антифашист или коммунист даже, был с нами в сговоре, сам подсказал мне мысль о возможности побега пленных на танке?
Побледневший Верк влепил Алле пощечину.
— Я тебя убью!
Он оглянулся, схватил с буфета тяжелый хрустальный графин.
— Не ори, — спокойно и безбоязненно сказала Алла. — Поставь графин на место. Если ты еще раз тронешь меня хотя бы пальцем... Кстати, это будет против тебя — скажу, что ты хотел меня уничтожить, чтобы скрыть следы.
Алла сама изумлялась своим словам. Это был откровеннейший шантаж. Где и когда научилась она таким вещам? Очевидно, это всегда было в ней, но пробудилось сейчас как женская месть. Она злорадствовала, торжествовала.
— Да, да, Оскарик, они будут рады, все твои друзья — найден виновный, на которого можно свалить все. Так ведь? Я поступлю подло, знаю. А что мне остается делать, если ты хочешь принести меня, ни в чем неповинного человека, в жертву? Н-нет, я не такая уж дурочка, как ты представляешь. Ты подлый, и я буду подлая. Ну, что? Что решил? Лучше всего сразу разделаться со мной? Боишься? Да, ты ведь не только подлец, но и трус. А я тебя все-таки... Да, я тебя любила и ревновала даже.
Она была восхитительна в этот момент. Верк кипел от бессильной ярости, но должен был признать, что Алла ведет себя, если учитывать сложившиеся обстоятельства, прямо-таки блестяще. А он-то полагал, что хорошо знает примитивное духовное устройство русской красотки. Ведь женщины такого типа созданы на один манер. Он ошибся, Алла, очевидно, только играла такой тип, ей ведь нетрудно, она и раньше, по ее же словам, тяготела к сценическому искусству.
— Вот так, Оскарик, — более спокойно продолжала она. — Дай мне платок, я вытру кровь на лице. Я хочу быть привлекательной до последнего момента. И сигарету, пожалуйста. Благодарю. Ничего особенного: от удара лопнул маленький сосудик, только и всего. Нос слегка припух, покраснел, я припудрю, и ничего не будет заметно. Чепуха! Милые бранятся — только тешатся.
Алла отложила зеркальце и, щуря глаз от сигаретного дыма, посмотрела на Верка, который молча, сосредоточенно наблюдал за ней.
— Вернемся к прежней неприятной теме... Ты говоришь, что с удовольствием передашь меня в руки следователей. Допустим. А что в таком случае грозит гауптману Верку, связавшемуся при помощи своей коварной любовницы с действующими в тылу у немцев советскими бандитами — подпольщиками, партизанами? Точно ответить затрудняюсь. Я ведь такими вопросами не занималась, не интересовалась даже. Но можно предположить — смертная казнь через повешение. Впрочем, я слышала, кто-то из твоих приятелей говорил, что палачи в ваших тюрьмах более охотно орудуют топором. Ж-ж-ж-ах! И — готово... Есть чудные стихи какого-то французского поэта, жившего чуть ли не в пятнадцатом веке. Стихи, даже гениальные, не приносили в те времена дохода, и он, чтобы заработать себе прожиточный минимум, примкнул к шайке разбойников, грабивших купцов на большой дороге. Вспомнила — Франсуа Вийон. Вот что он написал, обращаясь к своей возлюбленной, рисуя перед ней картину своей казни: «И голова, любимая тобою, с твоей груди на плаху перейдет...» Ужасно, не правда ли? Мне жалко тебя, Оскарик. Ведь, придумав наш с Любой заговор, ты сам надеваешь себе петлю на шею.
— Ладно, Алка, — устало сказал Верк. — Не надо демонстрировать передо мной свои актерские способности. Отложим на минутку этот разговор. Я хочу помыться, и ты приготовь мне кофе. Пожалуйста!
Алла на несколько мгновений замерла, недоверчиво и враждебно глядя на Верка, но тут же с подчеркнутой иронической рабской готовностью сорвалась с места.
— Сию минуту, мой повелитель...
Верк хорошенько помылся под рукомойником (Алла приучила его мыть руки и лицо не в тазу, а под рукомойником, доказав, что такое умывание более гигиенично) и, повесив мундир на спинку стула, начал отхлебывать из чашки горячий кофе. Он был мрачен, задумчив и все время поглядывал на лежавшую на столе раскрытую книгу. Наконец сказал, не оглядываясь:
— Все хорошо, очаровательная Сарра Бернар, черт бы тебя побрал. Но как ты объяснишь, если не следователю, то хотя бы мне исчезновение шестнадцати листов из книги?
— Почему именно я должна объяснять? — вызывающе скрестила руки на груди Алла.
— Потому что вырванные листы оказались у тех русских пленных, какие пытались удрать на танке, — солгал Верк. — Можешь не сомневаться, я листы этим людям не передавал.
— Значит, их передал кто-то другой.
— Логично. Листы из книги, лежавшей на моем столе, могли вырвать трое: я, ты, твоя подруга, которая три дня назад заходила к тебе в гости.
— По твоей просьбе, Оскар.
— Да, но это не меняет существа дела. Три человека. Согласна?
— Да.
— Я не вырывал. Один человек отпадает. Ты?
— Не вырывала! Да и как я могла передать им? Я ведь ни разу не приходила к вам в мастерскую.
— Ты могла передать Любе.
— Повторяю: не вырывала и не передавала.
— Прекрасно! Остается Люба. Ты оставляла ее в горнице одну?
— Не помню.
— А ты вспомни, вспомни, черт возьми! — снова вскипел Верк. — Я убедился, у тебя совсем неплохая память.
— Если и оставляла, то на очень короткое время. Вряд ли она смогла бы.
Верк резко повернулся к любовнице:
— Слушай, Алла. Это для тебя вопрос жизни и смерти. Понимаешь? После всего случившегося меня пошлют на фронт. Ты останешься одна. Я ничем не смогу помочь тебе. Однако, если ты все свалишь на Любу... Кстати, она погибла, но при очень загадочных обстоятельствах. Если ты все свалишь на мертвую, ты сможешь выпутаться.
— Нет, Оскар, — печально покачала головой Алла. — Ты меня утешаешь, обманываешь. Я не выпутаюсь.
— Зачем так мрачно.
— Ты боишься не за меня, а за себя. Боишься, что я тебя оговорю. Зачем ты принес и держал дома эту чертову книгу? Люба погибла, она ничего не может сказать в свое оправдание. Ее убили, замучили?
— Нет, откуда ты взяла?
— Я ничего не знаю. Ты ведь не рассказываешь мне.
— Она погибла в первый же момент под гусеницами танка, вернее в развалинах дома, через который танк пробился на улицу.
— Погибла... Бедная, бедная Люба. — Алла покачала головой, но тут же ее глаза сверкнули яростью: — И ты ее подозреваешь? Ведь если б она знала, что произойдет, она бы вышла из помещения.
— Я тебе сказал — обстоятельства гибели носят загадочный характер.
— Загадочный... — Алла затряслась в рыданиях. — Дурачье, просвистели танк, залезли с этим делом в дерьмо по уши, теперь хотите свалить всю вину на двух русских девчонок? Сволочи паршивые! Вы ставите себя над всеми — самые умные, самые сильные, самые смелые. И хитрые.
Верк вскочил со стула, схватил Аллу за руки.
— Алка! Прекрати. Прекрати сейчас же!
— Я правду говорю, — горячо, со слезами на глазах зашептала девушка. — Вы наших пленных не только голодом морите, вы их презираете — низшая раса, полудикари, иваны. Вот и допрезирались — умней вас, арийцев, иваны оказались! Поэтому-то вы так и злитесь, из себя выходите.
Верк тихонько оттолкнул ее от себя.
— Алла, я не верю, что ты была как-либо причастна к подготовке побега или что-либо знала о нем.
— Спасибо, — откровенно насмешливо поклонилась Алла. — Наконец-то ты...
— Вот и покончим на этом.
Алла достала сигарету и, прикурив от лампы, зашагала по комнате. Ее, видимо, озарила какая-то новая мысль.
— Подожди, Оскар. Несколько вопросов. Эта книга, она что, одна-единственная в мире? Существует только один экземпляр?
— Нет, конечно.
— У кого еще была такая книга у вас на базе или здесь, в городе?
Ай да Алка, вот она как повернула! Повернула, да не совсем.
— Один или два экземпляра могли быть у танкистов или мастеров. Но это ничего не меняет. Листы ведь вырваны из этого экземпляра, что находился у меня на столе.