Но и теперь, равнодушно выслушав уже достаточно знакомые ему проблемы, Бонч-Бруевич сухо заметил:
– Извольте сами нести свой, прямо скажу, нелегкий крест, и не перекладывайте его на чужие плечи. Вы же знаете, что я не против того, чтобы вы отбирали в войсках грамотных и опытных в военном деле офицеров…
– Все это верно, но начальники штабов очень неохотно идут мне навстречу. Мало того, зачастую настраивают отобранных мной офицеров против службы в качестве, как они говорят, «сыскарей».
– Завоюйте их любовь и доверие, – посоветовал генерал-квартирмейстер. – Пока контрразведка не сможет показать достаточно высокую эффективность своей работы, ваш голос в среде штаб-офицеров будет гласом вопиющего в пустыне!
Этим нелицеприятным для Баташова словам трудно было возразить, ибо «тайная война», которая велась параллельно явной, была мало кому известна. О явной войне трещали газеты всех направлений, ее воспроизводили бесчисленные фотографии и киноленты, о ней рассказывали тысячи участников – солдат и офицеров. О «тайной войне» знали немногие. В органах, которые занимались ею, все было строжайшим образом засекречено.
Что и говорить, если сам орган военной контрразведки, первоначально названный разведочным отделением, создавался негласно, «без официального учреждения его», иначе, по мнению организаторов, терялся бы главный шанс на его эффективную деятельность. Даже должность начальника разведочного отделения в целях конспирации именовалась «…состоящей в распоряжении начальника Генерального штаба».
– Но с чем связана необходимость усиления контроля за младшими чинами? – спросил Баташов, снова возвращаясь к довольно неожиданному и болезненному для него поручению генерал-квартирмейстера.
– В последнее время в войсках участились случаи самострелов и беспричинного ухода с занимаемых позиций. Да что далеко ходить. Вот, почитайте приказ командующего 2-й армии генерала Шейдемана.
Бонч-Бруевич, протянул Баташову бумагу.
«…Мной замечено, что нижние чины под тем или иным предлогом во время боя покидают строй, одни в качестве сопровождающих раненых, другие с самыми незначительными ранениями, большей частью в руки. Кроме того, наблюдались случаи саморанения огнестрельным или холодным оружием. Подобное отношение к своему долгу считаю недопустимым, бесчестным и подлым по отношению к товарищам, которые на местах умирают смертью честных и славных воинов; преступным перед дорогой нашей родиной и обожаемым монархом, за которых дерется теперь вся Россия. Поступков таких в русской армии не должно быть. Посему предписываю командирам частей строжайше преследовать всякий самовольный уход из строя; врачам ни одного легкораненого, могущего нести службу при части, не отправлять в тыл и по выздоровлении сейчас же возвращать в строй; членовредителей сейчас же предавать полевому суду и расстреливать, как подлых изменников…»
– Я не знал, что подобные брожения в армии уже приобретает массовый характер, – озабоченно произнес Баташов, прочитав приказ, – ведь еще недавно все были полны патриотизма и настроены были воевать до победного конца.
– Да это все газетчики выдумали, – категорически заявил Бонч-Бруевич, – рекруты и в мирное время неохотно шли в армию, а ныне, после страшного поражения и потери сразу почти двух армий, и подавно не хотят воевать. Вот и дырявит «серая скотинка» руки да ноги, чтобы только не попасть под германские пушки.
– Я уверен, что наблюдение за нижними чинами – мера временная, – с искренней надеждой в голосе промолвил Баташов.
– Это как сказать. У нас временное сродни постоянному, – не задумываясь произнес генерал-квартирмейстер, вещие слова.
6
Озадаченный Бонч-Бруевичем генерал Баташов в самом мрачном настроении прошествовал к себе и даже не перекинулся парой-тройкой слов, как обычно, с дежурным, жандармским ротмистром Телегиным. Переступив порог своего кабинета, Баташов достал из опечатанного сургучом рабочего чемоданчика, заблаговременно доставленного предупредительным ротмистром из секретной части, карту, быстро и аккуратно начал наносить на нее оперативную обстановку. Закончив эту довольно кропотливую, но необходимую работу, Баташов немного успокоился. Последнее время он все чаще и чаще вспоминал сына, которого не видел с самого начала войны. Редкие прошедшие цензуру весточки и телефонные переговоры накоротке не давали ему реального представления о его службе. Он же хотел знать о нем все. И то, как молодой поручик справляется со своими обязанностями, и то, о чем он думает в редкие минуты затишья, и конечно же то, как он воспринимает эту явно затянувшуюся войну. Сравнивая стратегию, которую он изучал в Академии Генерального штаба с настоящим, он перестал безоглядно верить в высший смысл планируемых Ставкой операций. Анализируя итоги последних боев, он все чаще и чаще утверждался в мысли, что кавалерийский наскок на Карпаты, без пехоты и без снарядов, – всего лишь очередная крупная авантюра Верховного главнокомандования, предназначенная отвлечь внимание общества от последних крупных поражений на германском фронте. Прекрасно зная о том, что в Карпатах идут затяжные кровопролитные бои, Баташов с суеверным страхом ждал писем от Аристарха, но вот уже вторую неделю никаких весточек от сына не было. И это наводило на мрачные размышления…