Наконец женщина вошла в зал мастерской.
– Пойдем со мной в кухню, Генрих, – тихо сказала она.
Он не мог разобрать, что слышалось в ее голосе – угроза или благосклонность.
Мальчик послушно последовал за ней по узкой лестнице. Его тетка сидела в кухне за столом и нарезала овощи к ужину. Генрих хотел сесть рядом с ней на лавку, но мать удержала его, схватив за запястье. Он был ниже ее на голову, впрочем, его мать и сама была невысокой, зато пузатой, как бочка.
– Я только что встретила у церкви господина учителя, – начала она. – Он был очень учтив со мной, даже улыбнулся.
От волнения у Генриха пылали уши. Наверное, мать говорила с учителем о том, как прошел его вступительный экзамен в гимназию, который Генрих сдавал на прошлой неделе.
– И что… что он сказал? – пролепетал мальчик.
– Ты сдал экзамен. Причем сдал лучше всех!
Мать вдруг притянула его к своей пышной груди и сжала в объятиях. У Генриха слезы навернулись на глаза. Он уже не помнил, когда мать обнимала его в последний раз.
Но уже в следующее мгновение она оттолкнула ребенка и влепила ему две оглушительные пощечины, слева и справа, да с такой силой, что он отлетел к лавке и ударился спиной о край стола. Выпрямляясь, Генрих вскрикнул от боли.
– И не смей реветь, размазня! – прошипела мать. – Это тебе за то, что ты не спросил у меня разрешения сдавать экзамен. Как ты мог пойти в гимназию тайком, у меня это просто в голове не укладывается!
– Но ты бы мне не разрешила! – простонал мальчик. Щеки у него горели, а спина болела так сильно, что он не мог стоять прямо.
– Это уж точно! – невозмутимо вмешалась в их разговор тетка. – Возомнил о себе невесть что, умник какой выискался, ишь, нос задрал.
Мать схватила его за локоть и потянула к лестнице.
– А ну пошел в спальню! До завтрашнего утра видеть тебя не желаю!
Генрих с трудом поднялся по лестнице, шаг за шагом преодолевая ступени.
– А господину учителю я сказала, что ни в какую гимназию я тебя не пущу! – крикнула мать ему вслед.
– Тогда я пойду к доминиканцам в монастырь! – вне себя от ярости завопил Генрих, поворачиваясь к ней.
– Ха! У нас нет денег, чтобы заплатить за твое послушничество! – злобно рассмеялась мать. – Ты не какой-нибудь там господский сынок!
Больше не проронив ни слова, Генрих поплелся в свою спальню. Он гордился тем, что сумел не расплакаться.
Застонав от боли, он вытянулся на кровати, которую делил со своим братом и подмастерьем, если только Вольфли не прокрадывался в постель к матери Генриха, совершая с ней то ужасное. У мальчика заурчало в животе от голода. Он ненавидел свою мать, он ненавидел свою тетку. Отец ни за что не запретил бы ему учиться, в этом Генрих был уверен.
От монастыря доминиканцев неподалеку донесся колокольный звон к повечерию[63]. Мальчик воспринял его как Божье знамение – ему нужно стать монахом. Это точно. И в гимназию он будет ходить, даже если мать станет избивать его за это. Одно он знал наверняка – он хочет вырваться из этого мерзкого нищего дома, из этого тесного мрачного переулка, упирающегося в высокую городскую стену. Нет, он больше ничему не позволит преградить его жизненный путь.
Глава 12
Конец июля 1484 года
Невзирая на вечерний час, в переулке царили духота и зной, когда я, как мы и договаривались, вышла из дома после звона к вечерне и миновала наши ворота. От дубильных ям неподалеку исходило зловоние, усиливавшееся на жаре, но, как и все в нашем квартале, я к нему привыкла.
В нашем городе жило много дубильщиков, использовавших для своего ремесла корьё[64] из раскинувшихся в округе каштановых лесов.
До церкви в монастыре доминиканцев было недалеко, и в такую погоду я могла не торопиться. На всякий случай перешла на другую сторону улицы, чтобы не проходить мимо открытой двери папиной лавки. Собственно, звон к вечерне в окрестных храмах должен был напомнить мирянам[65], что пора оканчивать свой труд на сегодня, но почти никто в городе не придерживался этого предписания, тем более таким жарким летним вечером. Отец стоял перед складным столом у окна и что-то писал, в глубине лавки я заметила Грегора, но не смогла разглядеть его. Ни папа, ни Грегор не должны узнать, куда я иду.
63
Повечерие – молитва в литургии часов, последний из богослужебных часов (ок. 9 вечера), после которого в монастыре соблюдается ночная тишина.