– Да благословит вас Господь всемогущий! – торжественным речитативом завершил вечерню настоятель, осеняя своих собратьев крестным знамением. – Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!
– Аминь, – ответили ему монахи.
Монахи неспешно покинули клирос и двинулись в свои кельи – кроме брата Бенедикта и Генриха.
– Посмотрим, сколько человек пришло сегодня, – буркнул брат Бенедикт, подлинный колосс, которому не были чужды мирские услады, и уже по этой причине он не очень-то нравился Крамеру.
Когда субприор[74] открыл дверь в леттнере, настоятель глазам своим не поверил: перед алтарем толпилось больше сотни кающихся, как мужчин, так и женщин, многие из них привели с собой маленьких детей.
– Ну и ну. – Брат Бенедикт присвистнул, точно уличный мальчишка. – Уж у нас-то монеты сегодня в сундуке зазвякают! – Он поднялся на каменное возвышение возле колонны у алтаря.
– Помолимся же! – Его зычный голос разнесся над головами верующих.
Тем временем Генрих прошелся вдоль собравшихся. Заметив Сюзанну – на ней уже вчера было это чудное зеленое платье с узким лифом и рукавами до локтя? – Крамер с улыбкой кивнул ей, и девушка поприветствовала его в ответ. Затем он остановился рядом с исповедальней и прислонился к колонне. Отсюда он мог хорошо рассмотреть дочь Миттнахта.
К словам брата Бенедикта Генрих не прислушивался – содержание его проповеди о необходимости покаяния, которую субприор читал на немецком, настоятель и так знал наизусть. Он заметил, что Сюзанна, закрыв глаза, слегка покачивалась взад-вперед. Быть может, милое дитя устало от тяжкого труда? Или же она отдалась на волю образов из проповеди брата Бенедикта, описывавшего чистилище как царство ужаса, но в то же время и очищения души?
Когда она стояла вот так, погрузившись в собственные мысли, от нее словно исходили какие-то дивные чары. Какая она хрупкая, худенькая, уже не дитя, но еще и не женщина… Крамер вдруг задумался о том, кого она видит в нем. Отечески заботившегося о ней друга? Престарелого монаха, хотевшего сделать что-то хорошее тем, кто еще мог насладиться юностью? Или ей и вовсе не было до него дела?
Он глубоко вздохнул. На церковной трибуне брат Бенедикт завершил общую покаянную молитву, и жители Селесты обступили келаря и его сундук для сбора пожертвований, в то время как Сюзанна отделилась от толпы.
Крамер ждал ее в полумраке бокового нефа перед алтарем Богородицы, где отбрасывала багровые отблески одна-единственная свеча. Он кивнул, они оба преклонили колени и по традиции трижды прочли «Аве Мария». Затем Крамер передал девушке индульгенцию еще на сто дней.
– Как там твоя подруга Эльзбет? – поинтересовался он. – Я слышал, у нее были тяжелые роды.
– О да! Я не понимаю, как она это выдержала. Но каким-то чудом сейчас она уже и не помнит, как ей было больно.
Приор невольно улыбнулся.
– Вам, юным созданиям, еще дарована благодать быстрого забвения.
Сюзанна посмотрела ему в глаза.
– Можно у вас кое-что спросить, брат Генрих?
– Конечно.
– Как так получается, что женщины вынуждены терпеть такую боль, – они ведь дарят жизнь новому человеку?
– Разве ты этого не знаешь, Сюзанна? Адам и Ева вкусили запретный плод и потому были изгнаны из райского сада. С тех пор женщина обречена рожать детей в муках.
– Это мне известно. – Она посмотрела на икону с изображением рождения Христа. – Но мужчина не обречен на такую боль, а ведь и он вкусил запретный плод.
Ему почудилось или на ее лице промелькнуло детское упрямство?
– Послушай, что сказано в Библии, – резко ответил ей Крамер. – «И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание; и взяла плодов его и ела; и дала также мужу своему, и он ел»[75].
– Но разве Еву не искусил змей?
– Именно так. И все же это она первой не покорилась Господу, а не Адам. Кроме того, – его голос смягчился, – Адам тоже был проклят – он обречен на тяжкий труд на земле.
В этот момент к ним подошел брат привратник.
– Прости, отец приор, что прерываю твой разговор, но только что пришло письмо от страсбургского епископа. Гонец сказал, дело срочное.
Генрих нахмурился. Как же все не вовремя!
– Спасибо, брат Клаус. – Он забрал у привратника свиток с епископской печатью и повернулся к Сюзанне. – Надеюсь, завтра ты придешь опять.