В последней попытке удержаться на плаву, чародей попытался было вспомнить, как ведьмочка едва не убила его своим Грибом. Но вместо этого память услужливо преподнесла совсем иное — пробуждение в лесной сторожке и плачущую усталую девушку с изуродованными морозом руками. И всё же эти воспоминания не удержали Тороя от мелкой (и, скажем честно, довольно мальчишеской) мести — он равнодушно молчал. Мало того, некоторым усилием воли даже подбавил во взгляд благородной скуки. Подобное безразличие сокрушило юную колдунью. Лицо девушки вытянулось, губы дрогнули, а брови, напротив, приподнялись скорбными уголками.
Лишь налюбовавшись раздосадованной ведьмочкой вдосталь и посчитав паузу (а точнее наказание) достаточной, волшебник, по-прежнему не поворачиваясь, наконец, сказал отражению колдунки:
— Очень милый наряд. И причёска эта тебе идёт.
Люция незамедлительно порозовела от удовольствия, мигом оттаяла и сказала «спасибо», а Эйлан, который верным пажом топтался за её спиной, снова занял облюбованное место на сундуке. Колдунья подошла к Торою и стала позади, любуясь на себя-красивую из-за плеча волшебника — разгладила неровно лежащую складочку на платье, поправила у виска непокорную каштановую прядь и кокетливо повела плечами.
— Скажи-ка, разумница, — вкрадчиво спросил маг, дождавшись, когда она закончит прихорашиваться, — что это у меня над головой такое… затейливое?
Прохвостка, конечно, сделала вид, будто не поняла суть вопроса, но всё-таки вспыхнула от досады: вот ведь стыдище-то — уличил! Захлопала ресницами и виновато посмотрела на мага. В мутном зеркале их взгляды встретились. От Тороя не утаилось то секундное усилие, с которым колдунья взяла себя в руки.
— Над голово-о-ой… — недоумённо протянула она и сразу же предположила с деланным ужасом, — неужели рога? А ведь должны были отвалиться!.
Торой укусил себя за щёку, чтобы не расхохотаться. Вот ведь языкастая! Не забыла давешний разговор в «Подкове».
— А хочешь, скажу, почему не подействовало? — скучным голосом поинтересовался он.
Девушка за его спиной равнодушно пожала плечами и, продолжая неотрывно смотреть отражению волшебника в глаза, огрызнулась:
— Больно надо! А почему?
Маг едва сдерживался от смеха:
— Ты про какую-то траву забыла, но главная причина, конечно, не в этом.
Люция хотела с достоинством промолчать, но снова не удержалась, спросила:
— И в чём же?
Он опять выдержал паузу и закончил:
— А в том, что ты бестолковая и гадкая. Гадким и бестолковым всегда не везёт.
Эйлан на своём сундуке навострил уши.
Колдунка обиженно засопела и пробубнила:
— Чего язвишь? Всё равно ж не получилось у меня…
Торой, уже не таясь, рассмеялся и, наконец, повернулся к собеседнице.
— Не получилось. Точнее, не совсем получилось. Зелье твоё действовало. Но недолго. Сутки, должно быть. А потом развеялось, только след и остался. И всё же неплохая была идея. Не каждый день волшебник на себя внутренним взором смотрит, а суток через трое от заклятия бы и вовсе видимого следа не осталось.
Колдунка наморщила лоб, ну да, точно! Точно зелье действовало! Было ведь что-то такое. Она припомнила, как едва живой Торой жалел её в «Сытой кошке», как предусмотрительно избавил её от известных неудобств, набросив на холодное седло шерстяную тунику. Эх… ведьме стало искренне жаль, что колдовство действовало так недолго, всё-таки из мага мог бы получиться неплохой воздыхатель — заботливый и внимательный.
При виде того, какая гамма чувств отразилась на лице насупившейся прохвостки, Торой рассмеялся пуще прежнего, окончательно и бесповоротно теряя остатки злости. Люция попыталась было просверлить мага глазами, но, как и следовало ожидать, ничего путного из этого не получилось, волшебник только ещё громче заржал. Быть осмеянной ведьме совершенно не нравилось, а потому, она замахнулась, чтобы отвесить чересчур смешливому спутнику хорошую оплеуху. Однако лиходей сноровисто пригнулся, а вот незадачливая мстительница, взяв отличнейший замах, продолжила движение в заданном направлении — вокруг собственной оси.
И лететь бы разъярённой особе прямиком на выскобленный до блеска дощатый пол, на пёстрые деревенские половички, но… Сильные руки подхватили разбуянившуюся. Торой (ещё оставались в нём последние крохи порядочности) не дал колдунье упасть — удержал за талию и позволил сохранить не только королевское достоинство, но также и непререкаемый авторитет в глазах Эйлана. Однако паренёк, сидевший на сундуке, всё-таки зашёлся радостным хохотом, видя, как нянька закручивается в лихую спираль. Ведьма отчаянно забарахталась в руках мага, силясь снова обрести равновесие и независимость. Волшебник отпустил её, беззастенчиво хохоча:
— О, Сила Всемогущая! Люция, до знакомства с тобой я и подумать не мог, что есть на свете такие неуклюжие во всех смыслах особы. Ты хоть что-нибудь можешь сделать, не попадая впросак?
Колдунья зашипела, резко развернулась и влепила-таки магу звонкий подзатыльник, даже подпрыгнула, чтобы дотянуться. Торой хмыкнул, потёр ушибленное место и пригрозил:
— Превращу в жабу.
Эйлан соскочил с сундука и — тут, как тут — прижался к Люции, с опаской заглядывая Торою в глаза:
— А ты взаправду можешь? — осторожно спросил он, хлопая длинными ресницами.
Но волшебник лишь улыбнулся в ответ, щёлкнул мальчишку по носу и ничего не ответил.
Успокоившись и отсмеявшись, Торой и Люция наконец-то условились о последующих действиях — единодушно решили переночевать в гостеприимной деревне, а в Гелинвир отправиться завтра утром. Путь в магическую столицу лежал неблизкий, так что выезжать следовало засветло. Ведьма даже важно заметила, дескать, в дорогу и впрямь лучше отправляться на рассвете, поскольку на рассвете все злые духи спят, и не станут чинить препятствий в пути. Маг в свойственной ему едкой манере посмеялся над деревенскими суевериями, но спорить не стал — спят, так спят.
Нежданная угроза грянула аккурат после обеда.
Ульна, у которой невмочь разболелись ноги, сидела на старом шатком табурете в дальней комнате и прикладывала к опухшим коленям тряпочки, смоченные овсяными припарками.
Бабка знала, что нет ничего лучше супротив костной немочи. И теперь она терпеливо ждала, когда подействует проверенное временем средство. Ждала и вдыхала горький запах, доносящийся с кухни. Нескладная зеленоглазая девчонка оказалась знахаркой и вот теперь готовит Ланне какой-то диковинный отвар, который поможет снохе избавиться от веснушек. Ульна улыбнулась, обнажив давно уже обеззубевшие дёсны: как ни была она стара, а ещё помнила ту острую женскую тягу, во что бы то ни стало оставаться красивой. Это ведь только к старости понимаешь — главное, чтобы не болело нигде — а в молодости чаще о красоте заботишься, нежели о здоровье. Впрочем, надо будет спросить зеленоглазую девушку, вдруг, присоветует чего от боли в ногах?
Соскучившись сидеть без дела, старуха выглянула в окно.
— Ой ты батюшки! — тут же охнула она.
Припарки с чмоканьем упали на пол, но бабка этого не заметила — хворые ноги уже несли её на кухню.
Как и ожидала Ульна, непутёвая молодёжь занималась всякими глупостями — догляд за ними, да догляд! Чуть что упустишь — пропадут бестолковые, как есть пропадут!
Чернявый парень, назвавшийся Тороем, сидел у окна и, облокотившись о подоконник, вдумчиво листал какую-то книжицу. Вид при этом имел отрешённый, словно пытался постигнуть мудреную загадку — то и дело вертел в руках небольшой, мелко исписанный лист пергамента, да заглядывал в него, будто с чем сверялся. И, надо же, так увлёкся, что ничего вокруг не видел и не слышал, ни кухонной возни, ни перемен за окном!