Теперь уже настала очередь ведьмы пропускать шпильку мимо ушей и с восторгом есть глазами сидящего рядом мальчишку. Эйлан покраснел от избытка внимания, а самое главное, от гордости — он тоже маг! Да ещё ко всему и жутко особенный!
Но порадоваться неожиданному откровению вдосталь не получилось — волшебник вовремя спохватился — за окном-то уже глубокая ночь!
— Так, все по кроватям, завтра рано вставать, да и дорога дальняя.
Люция согласно кивнула, зевнула и, согнав Эйлана с насиженного места, покинула комнату волшебника. Мальчик побрёл следом, осчастливленный неожиданной волнительной новостью о собственной персоне. Едва за дверями стихли лёгкие шаги, маг погасил сверкающий огонёк и уже собрался приклонить голову на подушку, как у порога снова кто-то зашаркал.
«Да, что ж им тут, мёдом что ли намазано!» — разозлился чародей, которого теперь, как назло неудержимо клонило в сон. Но в дверь вежливо поскреблись, и Торою не оставалось ничего иного, как так же вежливо ответить:
— Входите.
В тёмном проёме незамедлительно возникла согбенная Ульна со светцом в подрагивающей руке.
— Ой, сынок, а я гляжу, свет у тебя горел, да и девонька с мальцом только вышли, значит, не спишь. Дай, думаю, зайду, спрошу. Я ведь тоже не сплю, всё маюсь…
Да, нынешний вечер в буквальном смысле слова превратился для волшебника в вечер вопросов и ответов.
— Спрашивай, бабушка, — смирился он.
Ульна присела на табурет рядом с кроватью, пристроила кованый светец на сундучке и, сделав благолепное лицо, спросила:
— Сынок, ты ведь из этих? — голова в ночном чепце качнулась в ту сторону, где предположительно мог бы находиться Гелинвир.
«Сынок» утвердительно кивнул, и старушка просияла:
— Знамо дело, уж ты-то мне скажешь правду, трепать не будешь попусту. Не врут ли люди, что у крепости вашей стены, без малого, сто аршин?
Подобный вопрос и удивил и насмешил Тороя. Удивил своей несвоевременностью, а насмешил прямо-таки детской непосредственностью. Прикинув в уме, маг ответил:
— Нет, бабуль, это врут. Стена там, конечно, высокая, но думаю, только аршин двадцать и наберётся.
Старуха удовлетворённо кивнула, словно доподлинно знала ответ, а потом вздохнула горестно, видимо, прощаясь с несбыточной мечтой:
— Значит, и об другом брешут…
Маг насторожился:
— О чём «об другом»?
— Дык, об огнях неземных, которые, не чета нашим лучинам, — она кивнула на светец, — сами сияют и свету от них, как днём.
Губы против воли растянулись в улыбке — в Торое проснулась прямо-таки неудержимая тяга сотворить диво, аж руки зачесались. Он знал, что народ в Фариджо хоть и живёт побогаче других, а чудесами не избалован. Лёгкий щелчок заставил Ульну изумлённо воззриться на всклокоченного молодца, мол, чего это он? А потом в воздухе расцвёл лепесток яркого пламени…
Бабка несколько минут сидела неподвижно и строго взирала на чудо. Этакая реакция волшебника разочаровала, он надеялся, что старушка выразит своё удивление более живо, ну там… хоть ахнет, что ли.
А потом из воспалённых глаз Ульны выкатились две сиротливых слезы. По глубоким желобам морщин они скатились к подбородку и сорвались на пол. Сухая подрагивающая ладонь быстро отёрла лицо и уж теперь-то реакция ночной гостьи оправдала сотворение огонька — бабка расцвела в улыбке и прошептала:
— Стало быть, вон оно как. Теперь и помирать можно…
От последнего заявления сердце волшебника захолодело. Ничего себе, это что ж, она теперь к праотцам отойти надумала, главное чудо света узрев? Вот так отблагодарил хозяев дома за постой, вот так уважил старушку! Маг лихорадочно соображал, что бы такое придумать, дабы многочисленная родня не нашла под утро вместо живой и вполне ещё бодрой бабушки хладный труп на остывших простынях.
— Э-э-э, бабуля, ты погоди с этим… — растерянно протянул волшебник. — Давай, знаешь что… Я тебе его подарю! Ну, будет у вас в деревне неземной огонёк, станете пользоваться себе на радость и другим на зависть. А?
Ульна растерянно зашевелила морщинистыми губами:
— То есть, как это подаришь? Иль навсегда?
У волшебника отлегло от сердца:
— А то! — несколько хвастливо заявил он.
— Ой… Ой… Ты эта, милок, погоди, — засуетилась старушка, — я под его мисочку принесу, новую, Кайве о прошлом годе из городу привёз. Я мигом! Только ты его не гаси, а то, мало ли, вдруг в следующий раз не разгорится…
Волшебник согласно кивнул:
— Тащи миску, бабуль.
Ульна резво подскочила, забыв и по больные ноги, и про костную немочь, да припустила, что твоя молодуха. Торой улыбнулся. Не прошло пяти минут, как за дверью снова поспешно зашаркали.
Бабка вошла в комнату, прижимая к груди расписную фарфоровую пиалу. От происходящего у старушки захватывало дух — это ж надо, неземной огонь на всю деревню! «Жирейные» теперь от зависти удавятся! Ульна на всякий случай протёрла миску уголком безукоризненно чистого передника и с благоговением протянула волшебнику. Маг зачерпнул висящий в воздухе лепесток пламени и передал его в руки хранительнице.
— Сынок, а сколько он гореть-то будет?
Торой почесал лоб, размышляя, и, наконец, сказал:
— На твой век хватит, бабуль, так что ты уж подольше живи, чтобы всю деревню порадовать.
Мысленно волшебник завязал бесплотный узелок, соединив старую могучую яблоню, растущую во дворе, и свой дар невидимой нитью. Мощное дерево запросто поделится Силой с маленьким светляком, да и само не зачахнет. Метод, конечно, был запретный — из чернокнижия, волшебникам-то не разрешалось пользоваться иной Силой, кроме своей, и уж тем более тянуть Могущество из земли… Ну да ладно, пёс с ними, с запретами, пускай добрая старушка, а с ней и вся деревня, порадуются.
— Но учти, бабусь, из селенья дальше, чем на версту огонь уносить нельзя — погаснет, — предупредил Торой.
Это было правдой — порвётся тонкая нить Силы и развеется волшебство, но это тоже только на пользу — не украдут диковину завистливые люди.
— Что ты, что ты! — замахала Ульна руками. — Да чтоб мы его кому отдали!
Она едва не с трепетом приняла пиалу из рук чародея и собралась было уже идти, но на пороге обернулась и спросила нерешительно:
— Милок, а как его потише-то сделать, ну, когда спать ложимся?
Торой уже откинулся на кровать и даже задул бесполезную теперь в доме Ульны лучину, но всё же ответил сонным голосом:
— Ты ему скажи «тише» или «громче»…
Бабка поклонилась сначала засыпающему кудеснику, потом огоньку и прошептала: «Тише». Светляк послушно убавил яркость и слабо-слабо замерцал. Едва дверь за старушкой закрылась, до мага донеслось: «Громче!» и в щель из-под двери пролился луч ослепительного света.
«Ну, теперь до утра практиковаться будет», — успел подумать Торой, прежде чем провалиться в сладкий крепкий сон.
«Хлюп, хлюп», — чавкали лошадиные копыта.
«Шлёп, шлёп», — стучали нудные дождливые капли по капюшону кожаного плаща.
«Звяк, звяк», — уныло отзывались стремена.
Скукота. Только жирная грязь весело брызжет во все стороны. Подол нового ещё платья навсегда потерял опрятный вид — промок и покрылся плюхами мокрой земли вперемешку с глиной. Бе!
Да, похоже, дождь в Фариджо зарядил так же надолго, как в своё время зима в соседнем Флуаронис. Ну, никак не везло путешественникам на погоду. Хоть плачь!
Люция уныло покачивалась в седле и смотрела в пелену нудного серого дождя. Дорога вилась через лес. С отяжелелых еловых лап стекала вода, низкое небо грозило задеть верхушки деревьев (а может, и задело — зацепилось, да так и осталось тут, изливать горькие слёзы). Лошади нет-нет, оскальзывались в грязюке, и приходилось держать ухо востро, дабы не свалиться в мерзкую жижу, прямо под копыта собственному коню. Гадкая влажность забиралась под одежду. Холодно не было, но платье и кожаный плащ противно липли к телу. Ещё хотелось спать, а нудная рысца прямо-таки убаюкивала.