Наконец, Торою прискучило наблюдать за однообразным представлением. Волшебник уже хотел попросить тарелку показать что-нибудь ещё, как изображение само собой погасло — эмаль снова стала непрозрачной и грязно-белой, а вместо Нирин проявились дурацкие завитушки.
— Люция, — выдохнул волшебник, — и всё это время ты молчала??? У тебя была такая… такая… штука и ты молчала?!
В ответ на его возмущение колдунка только насупилась и буркнула:
— А когда было сказать-то? То от чернокнижников убегаем, то от смерти тебя спасаю, то от ведьмы прячемся, то бурю останавливаем, то вы с Эйланом языками чешете — слова не вставишь. Когда говорить?
Он ударил кулаком по пружинистой хвое, на которой сидел:
— Уж, ради этого могла бы найти секунду! Я тебе рассказал всё без утайки, а ты…
Маг даже побледнел от злости, и Эйлан, испугавшись за няньку, вцепился в его руку.
— Хватит на меня орать, — сухо отчеканила ведьма. — Ишь, разошёлся. Думаешь, коли сам вытянул язык, так и я тебе всё выложу на блюдечке с голубой каёмочкой?
Лишнее упоминание о блюдечке прозвучало в высшей степени цинично. Чародей, словно разгневанный аспид, зашипел:
— Я надеялся — откровенность в обмен на откровенность, уважение — в ответ на уважение, но видимо и вправду — волшебник да ведьма взаимоисключающие понятия! Ты вероломная, как все вы!
Люция вскочила на ноги, не вытерпев оскорбления:
— Да ты, ты… Ты вообще!.. Только издеваешься надо мной постоянно!
— Когда? Когда я над тобой издевался? — уже не на шутку начал выходить из себя маг, совершенно забыв, что изначально предмет ссоры был иным.
— А хотя бы сегодня! Когда я Ульне траву заговоренную отдала, ты что себе под нос пробормотал?
И она передразнила Тороя:
— «Надеюсь, наша милая Люция ничего не перепутала, а то вместо исцеления суставов старушка покроется леопардовой шерстью».
В глазах ведьмы полыхнула недобрая искра. Девчонка была слишком упряма и горда, а потому не любила, когда кто-то тыкал её носом в горькую правду жизни и собственную неумелость. Она гневно топнула ногой (совсем как недавно Нирин где-то на далёкой опушке). И, конечно, как это всегда бывает, всплеск сильных эмоций сам собой породил отголосок Силы — над левым плечом лесной колдуньи с готовностью вспыхнул, злобно переливаясь, болотный огонёк. Он всем своим видом выражал полную решимость вступить в битву с грубияном и невеждой, осмелившимся обидеть хозяйку. Ну? Кто тут хочет схлопотать?
Разумеется, вреда от этого огонька никакого, по-хорошему его можно было бы сравнить, ну, к примеру со слезами или смехом — самая обычная освобождённая эмоция, только колдовского свойства.
Торой неуверенно покосился направо и увидел, как к его плечу точно так же стекает из ниоткуда язычок ослепительно белого пламени. В отличие от болотного сгустка Силы он не переливался и не трепетал свирепыми сполохами, а горел ровно и безмятежно. Однако становилось ясно, если какая зелёная нечисть и рванёт к его волшебнику, бита она за то будет нещадно. Ага, и такое тоже бывало — когда сталкиваются две чужеродных Силы, запросто может получиться эдакий магический пинок или подножка.
Как и следовало ожидать, трусоватый ведьмин огонёк отпрянул, но воинственности своей не утратил, и даже отчаянно замерцал, выказывая тем самым презрение к неприятелю. Торою подумалось, что, будь зелёный светляк человеком, он бы, наверное, корчил сейчас противнику гнусные рожи. А так вон — только мигает. Впрочем, волшебный язычок белого пламени в ответ на оскорбление лишь ярче вспыхнул, будто ногой топнул: «Ух, я тебя!..». Зелёный же продолжил вздорно мерцать и переливаться — нарочно, что ли злил?
— Стоп! — крикнул Торой, поняв, что сам спровоцировал пустую перебранку и ненужные всплески Силы, напав на Люцию с обвинениями. — Стоп!
И он схватил с земли злосчастную тарелку:
— Просто объясни, почему ты молчала? Мы могли бы не убегать, могли бы давно выяснить, что там за ведьма такая и чего приключилось в Гелинвире…
Говорил он уже спокойнее и белый огонёк сам собою погас. Болотный светляк, успокоенный ровным голосом волшебника и некоторой попыткой хозяйки взять себя в руки, тоже растворился в воздухе мерцающими зелёными искрами.
— Больно ты шустрый. — Осекла чародея Люция. — Так бы тебе всё и явилось. Много понимаешь в ведьмачьем колдовстве. Это блюдо моей наставнице по наследству перешло, и показать оно может только тех, кого ты хоть раз видел. А не всякую тварь по первому требованию.
Волшебник поник. И впрямь, размечтался, да и на девчонку зря накинулся, всё ж таки не дура она, а интерес у них, как-никак, общий. Да и Торой хорош гусь — разлакомился увидеть всё, не сходя с места. Не бывает так. Маг виновато вздохнул.
— Прости. — Он шагнул к обиженной ведьме и обнял её за подрагивающие плечи. — Не сердись. Обещаю, больше не стану над тобой насмехаться. Только давай, условимся, ты тоже не будешь преподносить сюрпризы, вроде этого.
Колдунка кивнула и ткнулась лбом в мужское плечо. Очень скоро их обоих обняли маленькие, но не по-детски сильные руки Эйлана. Впрочем, идиллия с объятиями длилась весьма непродолжительное время. Торой отпустил ведьму (по справедливости сказать, с лёгким сожалением, которое не успел толком осознать), ведьма (с сожалением вполне осознанным) тоже отстранилась. Последним дал свободу примирившимся взрослым Эйлан. И тут же шмыгнул к блюду.
Однако маг быстро перехватил инициативу.
— Значит, говоришь, нужно знать того, кого хочешь видеть? Так…
Он задумался. Выходит, вполне можно посмотреть на Алеха и… ну и на Гелинвир тоже!
— Торой… — голос ведьмы прозвучал виновато и слабо. — Торой, тебе что, не рассказывали в детстве сказок?
Он встрепенулся:
— А при чём здесь…
— Ну как же! — всплеснула руками колдунья. — Блюдце показывает только любимых или тех, кто ими был. Я же говорю тебе, оно совершенно бесполезное. Да ещё, вдобавок ко всему, действует через раз. Теперь повторно можно будет воспользоваться не раньше, чем через седмицу.
Волшебник глупо посмотрел на девушку, а потом в сердцах плюнул себе под ноги:
— Ну и дрянь! — от души прокомментировал он.
С воплем: «Ты обещал надо мной не смеяться!», Люция выхватила древнюю реликвию из рук мага и безо всякого сожаления опустила колдовскую диковину ему на голову. Волшебник не успел увернуться. По полянке разнёсся гулкий стук, и несколько отбитых кусочков эмали упали на высохшую хвою. Но всё же старинная тарелка (как и вполне молодая голова мага) выдержала столь непочтительное обращение.
— Люция, убьёшь! — Торой отобрал у ведьмы древнее блюдо и спрятал его обратно в узелок. — Больно же.
Он потёр ушибленный лоб и хмыкнул: редкий образчик вредности достался ему в спутницы.
Дождь не перестал даже к ночи. Когда совсем стемнело, Торой зажёг над головами спутников неяркий огонёк, чтобы свечение не отражалось в лужах и не слепило лошадей. Лепесток белого пламени реял в дождливой пелене, рассеивая мрак шагов на пять вокруг. Выносливые деревенские лошадки снова бы охотно взяли резвую рысь, но утомлённые путешественники заставили их перейти на шаг. Послушные животные брели вперёд, вытягивая крепкие ноги из размокшей земли. Лес был жуток — тёмный, полный шелеста дождя, странных звуков и скрипа тяжёлых ветвей. Однако путники оставались безмятежны — волшебник не относился к числу пугливых впечатлительных натур, Люция выросла в чаще, а Эйлан безмятежно спал, уютно прижавшись к Тороевой груди. Кошенька в свою очередь тоже дрыхла, спрятавшись под плащом паренька. Когда же чавканье грязи под копытами стало превращаться в сладкую колыбельную и для колдунки, девушка нарушила тишину:
— Послушай, Торой, а как в Гелинвире отнесутся к тому, что ты… ну, что ты приедешь с ведьмой?