— Среди здешних магов был один… Зайир его звали. Состоял при восточной провинции Нимулун. Я тогда совсем молодой был. Глупый. Хотел одной старухе сына воскресить. Я у неё ночь ночевал. Наутро уже уходить собрался, как сынок её с сеновала упал. Лесенка хлипкая сломалась под ногой… Там и лететь-то невысоко. А он как-то неудачно. Да шеей на дровяницу. Ну и помер. Она и заголосила. Сынок-то единственный был.
Итель насмешливо смотрела на Алеха, словно ожидая от него, хотя и запоздалого, но понимания. Не дождалась. Тем временем Хельзак продолжал. Говорил он по-прежнему невнятно, отрывистыми рублеными фразами. В общем же рассказ свёлся к тому, что паренька он оживил, а на полдороге из провинции его нагнал взбешённый Зайир, негодующий по поводу того, что на вверенных его магическим заботам землях колдует некромант. Само собой схватились. Маг оказался сильнее и старше, ожёг юнца ударом огненной волны, да так и бросил на дороге, за мёртвого посчитав.
Люция теперь смотрела на хмурого и уродливого некроманта едва ли не с восхищением. Сначала-то её напугала его страшная рожа, а после рассказа о разве что не героическом поступке, захотелось едва ли не обнять.
Лишь Торой молчал, невозмутимо глядя на колдуна. Понятно, что некромант сделал благое дело, вот только не сказал Хельзак, из кого он жизнь для своего колдовства потянул? Из старушки-матери? Нет, из этой вряд ли. Значит из какого-нибудь деревенского жителя. А то и двоих. Интересно, после удачного воскрешения единственного сына старухи, сколько было нежданных похорон в деревеньке? Или всё дело неурожаем и засухой закончилось, а то и мором скота? Где-то ведь да черпнул некромант Силу для своего щедрого поступка.
— А вы, мальчики, — обратилась ведьма к близнецам, — расскажите, как от вас вельможные родители отказались, как из Атии прогнали за колдовство. Не стесняйтесь.
Близнецы покраснели от всеобщего внимания пуще прежнего. А Торой подумал, то-то черты их лиц ещё при первой встрече показались ему слишком благородными, породистыми что ли…
— А, может быть, ты, Нирин, расскажешь о том, как тебя едва не сожгли на костре, когда ты была совсем девчонкой? Или, нет, Люция! Расскажи-ка лучше ты.
Колдунка вздрогнула и растерянно уставилась на Фиалку. Ей-то чего рассказывать?
— Что глазами хлопаешь? — сварливо спросила ведьма. — Или не у тебя на глазах бабку истязали да на костёр тащили? Сама-то тоже, небось, едва ноги унесла.
Люция открыла было рот, но тут же снова закрыла и насупилась.
— Я понял. — Тихо сказал Алех. — Ты, значит, решила угнетённых с колен поднять, освободительницей сделаться?
Итель с недовольным видом поморщилась.
— Ничего-то ты не понял, Алех. Ничего. Не в освободительницы я подалась. Освобождают обычно тех, кто пленён. А мы все свободны. Только у одних свободы чуть больше, а у других чуть меньше. Но всё-таки она есть. Глупый ты. Я этот мир уравновесить хочу. Понимаешь? Я хочу, чтобы в нём, в этом мире, девочку, способную к ведовству или колдовству не обижали и не дразнили сверстники, не проклинали родители. Чтобы мальчик-некромант мог жить и учиться рядом с мальчиком-магом. Вот ты, Алех, был магом. Скажи, может маг воскресить человека? Молчишь. И правильно молчишь. Потому что не может этого даже самый сильный волшебник. А некромант может. И что с того, что он Силу из людей и природы черпает? Иногда всё вторично и чем угодно пожертвуешь. Или ты забыл?
Алех в ответ промолчал. Свита ведьмы настороженно переглядывалась. Однако чаще всего смотрели не на эльфа и уж конечно не на замухрышную колдуночку. Чаще всего взгляды обращались на молчаливого мага, который с начала встречи едва ли произнёс более десяти слов.
— Ты же знаешь, что нельзя колдунов и магов уравнять в правах. Будет хаос! — в Алехе неожиданно проснулся не ведьмак, а волшебник, состоящий в Магическом Совете. — Не отделяя магию от некромантии, мы рискуем добиться смешения волшебства! И где уверенность в том, что лет через десять маг, излечивая, скажем, недуг, не станет черпать Силу из земли или родственников заболевшего? Зачем тратить своё Могущество, когда есть стороннее, да и разве любящие родители не пожертвуют собой ради обожаемого чада?
Торой изумлённо уставился на эльфа, который совсем недавно лечил синяк колдовскими припарками. Итель же смотрела на Алеха без удивления, скорее, снисходительно.
— О, Алех… Вижу годы жизни в Гелинвире превратили тебя в поборника магии. Тебя, ведьмака. Даже слушать смешно. Но я всё же отвечу. Просто, чтобы вернуть тебя с небес на землю. Видишь ли, способность одновременно к колдовству и магии встречается крайне редко. Скажем, пока мне известны лишь несколько человек, а также не-людей, которым по силам и то и другое. Это ты, мой му… — он осеклась и исправилась, — Рогон, Аранхольд, да ещё Торой. Не думаю, что четыре случая за более чем трёхсотлетнюю историю могут чего-то там смешать. Так что перестань брюзжать. Кроме того, лично ты уже никогда ничего не сможешь смешать, ты ж ведьмак. Былой магии-то и следа не осталось, а?
И ведьма подмигнула Бессмертному. Однако по всему было видно, как сильно досаждает ей беседа с эльфом. Ители хотелось говорить с Тороем, но тот, как назло (а, может, и вправду назло?) молчал. А потому Фиалка продолжила в тишину Залы:
— Торой сегодня — единственный маг, некромант, чернокнижник и колдун в одном лице. И свои способности к магии он сохранил исключительно благодаря тому, что был низложен. Да ещё зеркало Гиа умножило его Силу.
Она нарочно сказала это, чтобы волшебник, наконец-то, перестал отмалчиваться. Удар достиг желанной цели. Торой и впрямь сбросил маску равнодушия, в его глазах засветилось любопытство. Ах, ну как же похож!..
— Объясни. — Попросил он.
— Объясняю, — тут же ответила Итель. — Когда Зеркало потянуло Силу из волшебников, ты был низложен и заклятие, сдерживающее твоё Могущество, ещё не разрушилось окончательно. Однако под воздействием чар оно всё-таки развеялось и тогда ты, совершенно, я полагаю, неосознанно, впитал в себя часть освободившейся Силы, которую не успело вместить Зеркало. Вот и вся загадка. Ну, а, может, и не впитал ничего, просто твои собственные освобождённые запасы оказались такими огромными…
Ведьма развела руками и улыбнулась Торою:
— А теперь скажи мне, где мальчик? Куда ты его спрятал?
Маг отрицательно покачал головой и потребовал:
— Нет, сперва ты поведай мне, зачем он тебе нужен и для чего понадобилось убивать его семью. А то ты такая трепетная и добрая, что даже непонятно, где сил душевных нашла и кхалаев нанять, и людей заморозить.
Глаза ведьмы полыхнули огнём. Недобрая искра загорелась в глубине зрачка и, словно водную рябь, всколыхнула фиалковую глубину. Итель даже подалась вперёд, облокотившись о мраморную столешницу.
Люция испуганно вцепилась в руку Тороя. О, теперь-то она видела истинное лицо Фиалки — лицо кровожадной ведьмы, для которой человеческие жизни лишь незначительная преграда на пути к поставленной цели. А сами люди — досадная мелочь, пешки. Ладони Люции моментально вспотели. Девушке показалось, что ведьма сейчас ринется через огромный стол и вцепится Торою в горло за то, что он посмел издеваться над ней. Но вот безумная искра погасла. Фиалка кротко улыбнулась, всем своим видом показывая, что ей проще проглотить незаслуженное оскорбление, чем справедливо гневаться. И посмотрела на Тороя с прежним обожанием.
— Мальчик нужен, чтобы разбить зеркало. Это никому не под силу, кроме него. Как я уже говорила, зеркало может уничтожить лишь последний из рода Создателя. А парнишка — дальний потомок Гиа. Именно для того, чтобы он стал последним, и пришлось убить всех его родственников. Увы, в таком деле не без жертв.
Люция судорожно сглотнула, радуясь, что у Тороя хватило сообразительности убрать Эйлана с глаз долой — хоть не слышит мальчишка, с каким равнодушием говорят о смерти тех, кто был ему дорог.
— Ну, а разбить зеркало нужно потому, что, единожды вобравши в себя Силу, оно способно удерживать её только трое суток. По истечении этого срока волшебное стекло выплеснет Могущество обратно. Умноженное стократ. А теперь подумай, выживет ли кто-нибудь? Найдутся ли люди (не-люди), способные вместить в себя первородную Силу? Зови мальчика. Солнце садится, и время истекает.