Волшебник видел, как Рогон медленно поднял и вторую руку, с трепетной лаской беря в ладонь пальцы жены. Маг и ведьма застыли. Итель по одну сторону исходящего рябью стекла, её муж по другую. Искушение вернуться было слишком сильно. Древний чародей не мог ему противиться.
Но вдруг звенящую тишину разорвал неистовый крик Люции — колдунка всем телом навалилась на наставницу, что есть силы толкая её в спину. Торой, забыв об эфемерных преградах, ринулся вперёд, на помощь. Кожу ожгла волна неистовой чужеродной Силы — это рухнула невидимая стена, возведённая Люцией. А в следующее мгновенье Торой встретился взглядом с Рогоном и увидел то, чего никогда бы не захотел увидеть снова — слёзы.
Глаза волшебника подёрнула мутная поволока. Казалось, Рогон собирался с духом, дабы совершить какой-то совершенно недопустимый, подлый шаг. Торой не успел понять, что за разлад снедает смотрящего из Мира Скорби. Маг не сразу сообразил, что стоящий по ту сторону зеркала мужчина крепко-накрепко схватил руки своей полубезумной жены и потянул Фиалку к себе. Борьбы не получилось — Люция изо всех сил толкала Итель в спину, Рогон увлекал в зазеркалье. И вот, ведьма, словно в омут, провалилась сквозь зыбкую рябь к тому, кого любила.
— Отпусти её! — крикнул Торой Люции.
Но девушку уже ничто не могло удержать, тем более бесполезный вопль. Продолжая начатое движение вперёд, она канула следом за наставницей. Крик Тороя потонул в общем стоне чернокнижников, которые приходили в себя после Зова.
А юной колдунке показалось, будто она падает в вязкую, словно кисель воду. Холод обжёг кожу, дыхание перехватило, и ведьма вспомнила свой давнишний сон, тот самый, про лес и купание в болотном озерце! Сейчас, в точности как тогда, неумолимая сила тянула ведьму к погибели, так же заходилось от ужаса сердце, и открывался в беззвучном крике рот. Только тогда кто-то неведомый выхватил Люцию из объятий Тьмы, потащил из трясины за волосы, но здесь — в жуткой реальности — девушка осталась один на один со своим отчаянием. Она погружалась в Ничто и остановить это было нельзя. Сон и действительность на бесконечно долгий миг слились в сознании ведьмы — вязкое зазеркалье и чёрная жижа болота, тянущая на дно рука и засасывающее в мёртвые глубины Безвременье. Всё прочее исчезло, словно и вовсе его не было, этого прочего. Остались только вязкая пучина, в которой тонула обезумевшая от ужаса несчастная жертва.
Люция не видела и не слышала, как Торой бросился к ней на выручку.
В отчаянье маг хотел было воспользоваться петлёй Силы, но вовремя опомнился и в тянущем жилы прыжке успел-таки схватить ведьму за волосы. Волшебник видел мерцающий серебром поток Могущества, который, словно нить чудовищной липкой паутины, увлекал ведьму прочь из Мира Живых.
Итель — раздосадованная мстительная ведьма!
Она безжалостно забирала Люцию с собой!
Зеркальная рябь взорвалась невнятными отражениями, по стеклу бежала волна за волной. Руки Тороя онемели и ничего не чувствовали, лишь пядь за пядью проваливались в незримую пустоту. Отражения в зеркале сменялись одно другим, вот промелькнуло чьё-то забытое лицо, вот снова Рогон, разъярённая Итель, что-то беззвучно кричащая, и тянущая, тянущая Люцию прочь…
И вдруг перед глазами возникла Тьянка.
— Нож, Торой. У тебя ведь есть нож.
Её слова были такими внятными и разборчивыми, словно девчонка шептала их на ухо своему недогадливому другу.
Нож? Какой ещё нож?
Рунический?
Нож Силы, как ещё его называли?
Ну конечно! Что ещё может рассечь нить Могущества? Только нож. Волшебный нож.
Торой выдернул одну руку из переливающихся зеркальных глубин и потянул из-за голенища сапога древнее оружие. Эта самоуверенность стоила ему слишком дорого — теперь уже и волшебник по плечо окунулся в зазеркальное Небытие. Мерцающая рябь подступила к щеке, обдала холодом и немотой.
Спасение пришло оттуда, откуда Торой меньше всего его ждал. Кто-то вцепился в кожаный пояс волшебника и потянул назад, в мир живых. Торой скосил глаза — Тальгато с белым от ужаса лицом. Жаль только, что от сумасшедшего рисовальщика толку было чуть. Но тут на помощь пришла чья-то могучая рука. Мага, а следом и заходящуюся в крике Люцию выдернуло из зазеркалья, словно морковку из грядки.
Эйлан.
На лбу мальчишки надулись от напряжения жилы, но лицо было решительно. Паренёк тащил на себя Тороя, а зеркало, хотя и строптиво, всё же подчинялось воле последнего из рода Гиа.
Едва Люция на шаг выступила из вязкой зеркальной глубины, Торой коротким взмахом рассёк незримую пуповину между Ителью и её ученицей. Юная ведьма покатилась по полу, прочь от колдовского стекла. И лишь теперь волшебник увидел, как темно сделалось в Зале. Третий день приближался к концу.
— Эйлан, бей! — проорал маг, слыша свой голос, будто из-под толщи воды. Зов Ители оглушил так, что ещё нескоро оклемаешься.
К счастью, мальчишка сразу смекнул, вздел над головой один из тяжёлых деревянных стульев и швырнул им в бушующее разноцветными сполохами стекло.
Как показалось Торою, время остановилось, стул летел не мгновение, не два, он мчался к цели даже не минуты — часы.
За это время маг увидел, как в глубинах зеркала промелькнула смеющаяся Тьянка, за ней женщина в платье с голубыми васильками по подолу, старик-зеркальщик, а потом Рогон и Итель. Их волшебник видел всего мгновение, но даже за этот короткий миг успел понять — эта Итель настоящая. Из фиалковых глаз исчезли безумные сполохи, и теперь они смотрели спокойно и… счастливо. А может быть, Торой попросту увидел то, что хотел? Впрочем, какая, в сущности, разница?
Широко замахнувшись, маг метнул Рунический Нож вслед за стулом. Вращаясь в воздухе, древнее оружие вошло в стекло, будто в воду, и навсегда исчезло в Нигде. А потом стул, наконец, достиг цели, и осколки брызнули во все стороны. Но Торой всё же успел сгрести мальчишек и подмять их под себя, закрывая от острых, словно ножи, стёкол.
Когда звон утих, в Зале воцарилась тишина, а через секунду её нарушил срывающийся голос Люции:
— Ты мне косу чуть не выдрал. — Она уткнулась лбом в холодный гранитный пол, усыпанный битым стеклом, и заплакала.
Один только Алех пропустил всё самое интересное. Он тихо стонал из-под стола да заплетающимся языком бормотал витиеватые эльфийские ругательства.
ЭПИЛОГ
Зима во Флуаронис нынче выдалась дождливая и серая. Собственно, она вполне олицетворяла настроение жителей. Все пребывали в унынии. Бывший маг Золдан на днях отбыл в Гелинвир, где отныне заправляли колдуны да ещё какой-то молодой и ухватистый волшебник. При королевском же дворе нынче состоял атийский колдун — совсем ещё мальчик но, как говорили, многообещающий. Впрочем, привыкнуть к такой резкой перемене людям было сложно, и многие по обыкновению до сих пор чурались чернохитонщиков, равно как и ведьм.
Тут нужно сказать, что колдуны, как бы то ни казалось странным, не наглели, а вели себя благопристойно и добропорядочно. Говаривали, будто единственный на сотни и сотни вёрст маг, что жил с женушкой-ведьмой в некогда волшебной крепости, держал чернокнижников в ежовых рукавицах и бесчинствовать не позволял. Трепались ещё, будто главы известных эльфийских семей (теперь уже вовсе лишённые былого влияния и Силы) даже приезжали к нему в Гелинвир… Всё это, конечно, выглядело странным, если не сказать больше, но постепенно народ обвыкался и уже не роптал. Ага, поропщешь тут, когда сам государь вынужден принять на службу колдуна. Собственно, службу юнец нёс исправно, что есть, то есть.
Одним словом, смутное время закончилось, и жизнь потихоньку входила в привычное русло.
А в сотнях вёрст от Флуаронис, в Фариджо, зима стояла солнечная и снежная.
Торой сидел за столом в просторном кабинете и вёл урок чернокнижия, присматриваясь к юным ученикам. Среди семерых воспитанников особенно выделялся пятилетний мальчик, родители которого погибли во время колдовской Мирарской стужи. Мальчика принёс некромант. Малыш оказался способным и теперь, наравне с Эйланом осваивал грамоту.