В гостиную вошла Марфуша – предмет нашего разговора. Теплого платка уже не было, молодая женщина переоделась в платье. Ее голые круглые плечи и грудь так и притягивали неяркий свет двух ветвистых подсвечников, освещавших гостиную.
– Петр Ильич, ужин на столе, милости просим, – весело поклонилась она. – Кушайте на здоровье! Я и прислужить вам готова, если захотите! – Марфуша взглянула на дворецкого. – Гостей-то мало, не приведи господь, разучусь!
– Нет-нет, я сам! – быстро откликнулся Пантелей Ионович. – Ради такого гостя – сам!
Так мне хотелось возразить ему, сказать, пусть лучше прислуживает Марфуша, а с вами я попозже разберусь, но смолчал: не хорошо это было, едва переступив порог, уже начинать командовать и ломать устоявшиеся правила! А жаль, очень жаль!..
– Все огляжу, – строго оглянувшись на Марфушу, сказал он. – Нет ли изъянов каких! Шалунья ты наша! – вдруг и недобро добавил он.
И едва Зыркин торопливо двинулся вперед – «все оглядеть» на предмет изъянов, как Марфуша спросила из-за спины:
– После яблок моченых руки помыть не желаете, сударь? И лицо умыть? (Я оглянулся – глаза молодой женщины так и горели!) Пантелей Ионович забыл в спешке предложить, – улыбнулась она. – Мужик он неотесанный, грубиян, хоть и во фрак наряжаться любит! Умывальник-то рядом, я провожу. Так желаете?
– Желаю, – честно ответил я.
И мы отстали, и тотчас же я услышал в отдалении голос камердинера, говорившего с нами: «Стол накрыть – малость, но на самом-то деле – забота превеликая! В былые времена за плохой стол можно было и по физиономии получить! Не так ли, Петр Ильич? Петр Ильич, где вы?!.»
А я уже стоял рядом с умывальником, и Марфуша держала в руках чистое полотенце. Едва камердинер вскрикнул, обнаружив пропажу, как молодая женщина схватила меня за руку и горячо шепнула: «Найдите меня, сударь! Нынче же найдите! Многое расскажу!..»
И, едва договорив, сунула мне полотенце в руку. И тотчас же мы услышали грохот башмаков, и перед нами вырос Зыркин, но увидев меня за туалетом, с полотенцем руках, откашлялся:
– Вот вы где, Петр Ильич! А я уж вас потерял! Ступай, Марфушка, – почти грозно сказал он. – Да распорядись, чтобы простыни были белые и накрахмаленные, а подушки пуховые, и взбиты были! Ступай же, ступай…
– Куда мне без вашего совета, Пантелей Ионович?! – хлопнув в ладоши, весело парировала женщина. – Коли бы не вы, я нашему гостю бревнышко под голову подложила, в поверх бы его дерюгой укрыла какой. Да хотя бы той, которую мы бродяжке-богомолице давеча давали, что в дворовой ночевала. Верно, Пантелей Ионович?
– Ступай! – зло бросил он. – Дерзкая ты, ой, дерзкая!
И вновь я смолчал, теряясь в догадках, какие у них отношения, но улыбку мою и взгляд Марфуша уловила. И, уловив, качнув платьем, пошла восвояси – исполнять ценные указания!
– А теперь трапезничать, Петр Ильич, трапезничать! – пропел камердинер Зыркин. – Потчевать вас буду!
И не ужин, и не обед, а ночная трапеза выходила на славу! Я проголодался и ел с удовольствием. Через полчаса, уже согревшись настойкой и утолив голод, я промокнул губы салфеткой и взглянул на управляющего.
Он глаз не сводил с меня во время трапезы! И отводил взгляд лишь тогда, когда сам себя ловил за этой слежкой. Хитрый он был, этот Зыркин!
– Пантелей Ионович, теперь скажите, как часто в последнее время виделся ваш хозяин с Кабаниным?
– Редко! – поспешно ответит тот, тоном давая понять, что ему, как хорошему слуге, известно многое. – Очень редко! Не любили они друг друга, что тут греха таить! Ну так об этом многие знали! Давно у них не заладилось, вот и общение нечастым было!
– Что же они не поделили?
– Павел Павлович человеком был благородным, дворянин из потомственных, на купцов смотрел свысока; а Кабанин – человек дела, а люди дела, как известно, на других людей, что живут за счет поместий, тоже смотрят с этаким презрением. Мол, какая вам цена без ваших угодий и титула? Одним словом, разные они были люди…
– Но что-то их связывало?
– Было что-то, – уклончиво кивнул дворецкий. – Но они это между собой держали: не выставляли напоказ.
Я понял, что дворецкий Сивцова, как он ни важничал, а знал об отношениях хозяина и Кабанина крайне мало. Если вообще чего-то знал. Но при этом, и точно, что-то скрывал. И вот это мне и надо было узнать! Но уже давно наступила ночь, и стоило отложить дознание на завтра. Я зевнул, и, едва уловив мою усталость, Пантелей Ионович живо встрепенулся:
– А может, почивать, Петр Ильич? Утро вечера мудренее. Уж и постель-то постелена. А завтра-таки и начнем думать. Тем более, как я понимаю, есть о чем поговорить? Что скажете?